Клайв Баркер: Страх

- Лучше бы ты выбрал древнескандинавские языки, - тем временем заметил Куэйд.

- Это еще с какой стати?

- А там не заставляют даже писать курсовых работ.

Это для Стива было новостью. Куэйд продолжал:

- И отметок не ставят. Зачеты принимают, подбрасывая монетку: выпал орел значит, сдал, решка - приходи в другой раз.

Теперь до Стива, наконец, дошло, что Куэйд шутить изволит. Он выдавил смешок, в то время как физиономия самом Куэйда оставалась бесстрастной.

- И все-таки древнескандинавские языки тебе бы больше подошли, - продолжал он. - Да и кого интересует этика в наше время? Епископ Беркли, Платон и остальная дребедень... Все это - дерьмо собачье.

- Совершенно справедливо.

- Я за тобой понаблюдал на лекциях...

Это уже интересно, подумал Стив.

- Ты никогда не пишешь конспектов?

- Никогда.

- На это я и обратил внимание... Отсюда вывод: либо ты целиком полагаешься на собственную память, либо тебе вся эта муть просто-напросто до фени.

- Ни то, ни другое. Конспекты меня жутко утомляют, вот и все.

Усмехнувшись, Куэйд извлек пачку дешевых сигарет. Еще одна несообразность, подумал Стив. Если уж курить, то что-нибудь приличное - "Голуаз" или "Кэмел", либо уж не курить вообще.

- Настоящей философии здесь не обучишься, - с непоколебимой убежденностью проговорил Куэйд.

- В самом деле?

- Конечно. Нас пичкают Платоном, Бентамом и прочей ахинеей; настоящий же анализ полностью игнорируется. Все, что нам преподают, конечно, очень правильно, но это ведь совсем не то, что нужно. Истинная философия, Стивен, чем-то напоминает зверя, дикого, необузданного зверя. Ты со мной согласен?

- Что-то я, честно говоря, не понял. Какого зверя?

- Дикого, Стив, дикого. Который может укусить.

Внезапно Куэйд как-то лукаво-хитровато усмехнулся.

- Да, может укусить, - повторил он с видимым наслаждением.

Подобная метафора была выше понимания Стива, но тем не менее он согласно кивнул.

- По-моему, предмет этот для нас - настоящая пытка. - Мысль о подвергающихся пытке студентах, очевидно, чрезвычайно понравилась Куэйду. - И это правильно, если бы только философию преподавали здесь иначе: без этого псевдонаучного словоблудия с единственной целью скрыть от нас истинную суть вещей.

- И как же, по-твоему, следует преподавать философию?

Стиву больше уже не казалось, что Куэйд шутит: напротив, он выглядел очень серьезным. Его и без того маленькие зрачки сузились до размеров булавочной головки.

- Взять нас за руку и подвести к этому дикому зверю вплотную, чтобы его погладить, приласкать, покормить его... Ты со мной согласен, Стивен?

- Хм... Да что это за зверь такой?

Непонимание Стива, похоже, слегка раздражало Куэйда, тем не менее он терпеливо продолжал:

- Я говорю о предмете всякой философии, Стивен, если, конечно, она стоящая. Предмет этот - страх, в основе которого лежит прежде всего неизвестность. Люди пугаются того, чего не знают. Вот, например, стоишь ты в темноте перед закрытой дверью. То, что находится за ней, тебе внушает страх...

Стив воочию представил себя во тьме, перед закрытой дверью. Он наконец-то начал понимать, к чему клонит Куэйд: все его столь запутанные рассуждения о философии были лишь прелюдией к разговору о главном - о страхе.

- Вот что должно интересовать нас прежде всего: то, что лежит в глубинах нашей психики, - продолжал Куэйд. - Игнорируя это, мы рискуем...

Внезапно Куэйд запнулся: красноречие оставило его.

- Рискуем - что?

Куэйд уставился в опустевший стакан, вероятно, желая его наполнить снова.

- Хочешь повторить? - спросил его Стив, в глубине души стремясь услышать отрицательный ответ. Вместо этого Куэйд переспросил:

- Чем мы рискуем? Ну, по-моему, если мы сами не пойдем зверю навстречу, если его не разыщем и не приласкаем, тогда...

Стив ощутил, что наступил кульминационный момент разговора.

- Тогда, - закончил Куэйд, - зверь рано или поздно сам придет за нами, где бы от него не прятались.

Страх - вот та тема, что неизменно доставляет нам какое-то болезненное наслаждение. Если, конечно, речь идет о чужом страхе.

В последующие две недели Стив ненавязчиво навел кое-какие справки о философствующем мистере Куэйде, и вот что выяснил.

Знали его лишь по фамилии, имя же никому не было известно.

Точно так же никто точно не знал, сколько ему лет, и только одна из секретарш считала, что Куэйду уже за тридцать, что весьма удивило Стивена.

Та же секретарша слыхала от самого Куэйда, что родители его умерли, но почему-то полагала, что их убили.