Томас Диш - Сто две водородные бомбы

Двадцать семь сирот чистили свои винтовки М-1 в казарменном помещении 3-ей роты, в то время как двадцать восьмой читал им вслух сентябрьский выпуск «Солдатского юмора», ежемесячника комиксов, издаваемого армией Соединенных Штатов.

— Я вас урою, грязные ублюдки ! — рычал он, подражая сержант-инструктору Гристу на ночных учениях, насколько позволял его подростковый голос. — Тут он швыряет гранату во вражескую траншею, — добавил он, чтобы объяснить рисунок. — БА-БАХ! Голова этого урода отлетает как Снарк XVIII.

Двадцать семь сирот тихо засмеялись, не отвлекаясь от своего занятия даже на то, чтобы оторвать взгляды от винтовок и глянуть на легкую улыбку, исказившую лицо Чарли 3-ей Роты. Так окрестил его дактилограф, у которого случилось короткое замыкание во время оформления документов о зачислении, и поскольку ему было в значительной степени наплевать, какую фамилию он носит, Чарли не предпринял никаких усилий, чтобы попытаться исправить ошибку. (Тем более что никто бы не перестал называть его таким образом). Вовсе не обезглавливание его позабавило, а тупость, безмерная тупость остальных сирот 3-ей роты. Улыбка на деле была вызвана чувством, более близким к гневу, чем к веселью. Потому что тупость его раздражала, а комиксы наводили тоску… даже когда он сам создавал для них сценарии. Он находил свои писания столь же малоинтересными, что и любые другие в журналах.

— Но остается еще недоносок, который не совсем помер. Тогда сержант Рок прыгает в траншею и начинает гнать его пинками…

В данный момент он уже импровизировал и гнусавый акцент Гриста звучал в его голосе как никогда явственно.

Подлинный рык сержанта грянул из громкоговорителей.

— Третья рота, отставить реготание! Оружие чистить до блеска. Мы должны выиграть войну. А вы… 3Р 743-22, на доклад в кабинет инструктора. Р-р-рысью!

Чарли застегнул свою маленькую застиранную рубашонку и заправил ее в брюки цвета хаки уже на бегу, покинув свое крыло и пересекая грязный двор лагеря Оверкиль. Выполнив перед дверью кабинета положенные десять вдохов и выдохов, нацепил на лицо пустую маску застывшего ужаса и постучал. Замер по стойке смирно.

Так и остался.

Принудить их дергаться: таков был девиз Гриста. Большинство кадетов (употребление термина «сироты» запрещалось в лагере Оверкиль) не могли, уставившись на дверь, выдержать более десяти минут. Они стучали снова… чего как раз и ждал сержант-инструктор.

Но Гристу не удастся получить этого удовлетворения от Чарли. По одной простой причине: кадет знал, что стучать не имеет смысла. Площадка перед дверью соединялась со звонком в кабинете сержанта, что позволяло тому проверять, выполняет ли кадет предписанное количество вдохов и выдохов. Грист догадался, что Чарли об этом известно и что он раскусил многие другие его трюки, и это заставляло инструктора злиться еще больше… как надеялся Чарли. Поскольку с момента прибытия в лагерь Оверкиль единственным его честолюбивым стремлением было довести сержант-инструктора до умопомешательства. Именно поэтому в течение двух лет он делал все возможное, чтобы стать лучшим кадетом 3-ей роты.

В ожидании Чарли разрабатывал систему, использующую платформу перед дверью, чтобы привести в действие мину, заложенную в кабинете. Он представлял, как голова Гриста, оторванная взрывом (БА-БАХ!), долетает до полигона Лагеря. Как Снарк XVIII. Но он не улыбался. Замерший по стойке смирно ребенок десяти лет с лицом, окаменевшим в совершенной маске.

— Доложите, — пролаял голос Гриста за дверью.

Прошло всего четыре минуты!

Чарли вошел и снова вытянулся в струнку перед столом Гриста. Сержант-инструктор сидел, его тонкие губы, сжимающие потухшую сигару, кривились в безрадостной улыбке. Это был человек маленького роста. Чарли всегда представлял среди унтер-офицерских знаков отличия язву, пришпиленную к клапану нагрудного кармана. Язва имела тот же цвет, что и его лицо.

— 3Р 743-22 прибыл, сержант.

Его каблуки щелкнули, рука взлетела в приветствии.

— Вольно, 743.

Чарли опустил руку и перешел в положение вольно, не потеряв при этом выправки и не отрывая прикованного взгляда от изможденного лица Гриста, как от василиска. Он чувствовал в кабинете еще чье-то присутствие и знал, что посторонние нередко не одобряют суровую дисциплину Лагеря. Он превратился в настоящий автомат.

— Я сказал… вольно.

— Слушаюсь, сержант!