Дмитрий Скирюк - Руны судьбы (Осенний Лис - 5)

- А? Сей секунд, - Эраст отложил щипцы, наклонился над бадьёй, плеснул на узника водою из ковша и повернулся к брату Себастьяну: - Пожальте, вашество, готово.

Монах пощёлкал пальцами у пленника перед лицом. Тот застонал. Открыл глаза.

- Итак, мы продолжаем отпираться, - мягко произнёс монах. - Не опускать глаза! - тут же рявкнул он так, что Бенедикт подскочил на месте, и продолжил прежним доверительным тоном: - Быть может, уговоры господина Рихтера помогли вам припомнить, как и где вы подрядились помогать слугам дьявола проказить в нашем городе и где вы должны были встретиться с ними после?

- Зачем вы мучаете меня? - простонал тот. - Я рассказал вам всё, что знал. Я ничего не скрываю, я не сделал ничего плохого... Я только провёз мальчишку в мусорном мешке... в своей тележке... Я же говорил уже. Я ничего не знаю, где он и куда пошёл... я только... я сказал про этого... Я говорил уже - Голос медленно утихал. Брат Себастьян опять прищёлкнул пальцами.

- Эраст, ещё воды.

- Счас. Чёртова задница, опять откинулся... Ох, простите, святой отец, не сдержался.

- Ничего, ничего, - монах обернулся к Бенедикту. - Э-ээ... юноша. Подайте портрет.

На ватных ногах Бенедикт приблизился и протянул ему картину. Монах с треском разорвал обёртку и поднёс раму с холстом поближе к глазам человека, висящего на цепях.

- Эраст, подвиньте свет, чтоб он увидел. Ближе. Ещё! Так, хорошо. Это он?

Узник с усилием поднял голову. С его заросшего щетиной подбородка капала вода, под глазами набрякли круги, рот был окровавлен, волосы опалены. Лишь поэтому Бенедикт не сразу распознал в нём городского трубочиста по имени... по имени...

- Я спрашиваю: это он?

- Да, это он, - прохрипел человек на стене. - Это Лис... Травник. Это к нему я посоветовал идти мальчишке. Я не виноват... Я хотел как лучше, я не знал... Он спас наш город, когда был мор, я думал... он ему поможет... я не знал...

- Кто он такой? - отрывисто спросил брат Себастьян, приподымая портрет ещё выше и почти тыча рамой узнику в лицо. - Где он живёт? Откуда ты его знаешь? Отвечай.

Гюнтер, - вспомнилось вдруг Бенедикту. Трубочиста звали - Гюнтер.

Колени его тряслись.

- Не знаю... - Гюнтер облизнул мокрые губы пересохшим языком. - Я не знаю. И никто не знает. За что вы меня мучаете? Я ни в чём не виноват! Я мирный гражданин, я никогда не делал ничего плохого. Уберите тяжести, смилуйтесь... Простите...

- Бог простит, - всё тем же мягким голосом сказал монах, неторопливо осенил его крестом и, повернув к себе портрет, всмотрелся в резкие черты изображённого на нём человека. Высокие скулы, шрам на виске, рыжие волосы. Синие глаза смотрели цепко и внимательно.

Когда неделю тому назад бургомистр заказал ученику художника написать этот портрет, Бенедикт решил, что картину, наверное, повесят на почётном месте в ратуше в знак признательности к травнику, который, как ни поверни, спас город от заразы, и потому постарался изобразить его задумчивым и мудрым. В меру сил ему это удалось, но только - в меру сил. Задумчивым ведун не получился, мудрым - тоже. Получился мрачным. Фоном для портрета Бенедикт ван Боотс, тоже по какому-то наитию, избрал не мельницу, не город, а какую-то скалу, хоть это было нарушением всех существующих канонов. В итоге теперь, при свете лампы и жаровни в чертах травника угадывалось что-то нечеловеческое, пожалуй, даже демоническое.

Впрочем, в этом ужасном подвале все они немного смахивали на чертей.

Бенедикт напрягся, невольно выверяя, сравнивая портрет с тем изображением, тем оттиском скуластого лица, который отпечатался в его надёжной памяти художника. Той осенью отец решил, что сыну стоит попрактиковаться на писании пейзажей. Синие ветряные мельницы, с их вертикальным силуэтом, черепитчатыми крышами, окошками крестом и веерным размахом крыльев привлекли мальчишку более всего - среди ровных полей, лугов и каналов они смотрелись очень живописно, и за них всегда цеплялся взгляд. Норберт ван Боотс работу сына скупо похвалил, тут же указал ему на ряд недостатков и снова выгнал писать этюды, пока не наступили холода. В общей сложности Бенедикт запечатлел, наверное, мельниц двадцать. Примерно дюжину из них при нём и посетил тот самый травник (он посетил бы и вторую половину, да только остальные ветряки были водяными насосами). Произошло это как раз в разгар загадочного мора, о котором в памяти Бенедикта остались самые неприятные воспоминания. Сначала Бенедикт не обращал на странного парня внимания, но вскоре заинтересовался им и даже сделал с него пару набросков, которые, впрочем, потом потерял.