Олег Радзинский - Агафонкин и Время

А вдруг?

Общая кухня, которую Алина делила с тремя соседскими семьями, пахла чужой едой и мокрыми тряпками. Алина поискала спички и не нашла: спички либо кончились либо кто-то их взял. “Что мне спички? Я вообще бабочка”, – подумала Алина, но огонь от этой мысли не загорелся. Она открыла посудный ящик семьи Погудовых, взяла большой коробок с надписью “Довольно пьянства!” и зажгла конфорку. Поставила на плиту большой – много больше, чем нужно одинокой женщине – чайник и принялась ждать.

Чайник, набрав от пламени силу, пустился пыхтеть, клокотать, словно был болен опасным респираторным заболеванием, и его хрипы напомнили Алине, что она забыла заварку в комнате, где хранила ее с той поры, как на кухне начали пропадать чай, соль и сахар (Черепанова, не иначе: ни Погудовы, ни Хвостиковы не возьмут). Алина вздохнула, ругая себя за забывчивость, и пошла обратно.

Она взяла со стола коробку байхового чая “Букет Грузии”, вступила в коридор и остановилась, словно ее окликнули. Длинный, узкий, тускло освещенный маленькой лампочкой под подгоревшим с одной стороны желтым абажуром прямоугольник коридора был заполнен ожиданием. Алина посмотрела вокруг: никого. Ничего. Плохо, равнодушно вымытая пустота общего пространства коммунальной квартиры.

“Показалось, – мотнула головой Алина. – Или зовут из тех жизней?” Она посмотрела вокруг, будто надеялась найти ответ на выцветших обоях, но не увидела ничего, кроме всадников с копьями, скакавших неведомо куда, возможно, в соседнюю квартиру. Впереди на большом черном коне ехал – чуть больше других – ее воин-жених в шлеме. Он глядел на Алину длинными азиатскими глазами.

– Забери меня, – попросила Алина. – Увези меня в свой мир.

Всадник кивнул и натянул поводья, чуть приподнявшись в стременах. Пространство на обоях углубилось, сделавшись из плоского перспективным, и из образовавшейся глубины, из уходящей вдаль бесконечным туннелем объемности выехала Карета. Она была похожа на голубое яйцо, обрамленное золотым ободком. На сходящемся овале купола лениво крутилась юла.

Карета висела перед Алиной в полутемном коридоре, чуть отделившись от обоев – в полную величину, но при этом не занимая места. Словно атомы и молекулы пространства раздвинулись, стали менее плотно соединены друг с другом, и в этом, более легком, воздухе стало возможно уместить что угодно. Пропорции коридора остались прежними, ничего не изменилось, только два жеребца, белый и каурый, мотали шеями под потолком, пытаясь скинуть упряжь и убежать, улететь, ускакать. Сидевший на облучке грузный мужчина в старой офицерской фуражке царской армии потянул вожжи на себя и причмокнул.

– Ну, ба́луй, – прикрикнул на жеребцов кучер. – Садитесь, Алина Степановна: время.

Подножка ступеньки из кованого железа выдвинулась и опустилась, словно кто-то нажал кнопку. От нее разложилась еще одна ступенька, повисшая сантиметрах в десяти над полом перед Алиной.

– Едем? – спросила Алина. – Прямо сейчас? А я собралась чай пить.

Она показала кучеру железную коробку грузинского чая, будто это посадочный талон.

– Дома попьете, – сказал кучер. – У нас окно небольшое, надобно успеть. Садитесь, милая барышня. Время.

Алина обернулась на скрип: соседка Черепанова высунулась в коридор и смотрела на нее с интересом, прислушиваясь к разговору.

– Чего вам? – холодно поинтересовалась Алина. – Опять подслушиваете?

– Ничего не подслушиваю, – возразила Черепанова (хотя, конечно, подслушивала: заняться-то нечем, так и сидела целый день в комнате, уставившись в стену). – Просто услышала, как вы, Алина Степановна, с кем-то говорите, и хотела посмотреть – не ко мне ли пришли.

– Не к вам, – сказала Алина. Она повернулась к кучеру: – Она вас не видит?

– Не видит, – подтвердил кучер. – Не ее время: ваше.

Алина кивнула и поднялась в Карету. Уселась на тугом кожаном диванчике цвета густого красного вина и с удовольствием оглядела салон, обитый золотым шелком в разводах. В Карете стоял мягкий свет степного полудня. Маленький квадрат окошка впереди заполнился спиной кучера.

– Ну, с Богом, Алина Степановна, – услышала она его хрипловатый густой голос, – нам в свое окно успеть надобно.

Алина не ощутила движения: ей казалось, что Карета осталась на месте. Она хотела посмотреть на дорогу и отодвинула шторку, но стекло опоясывающего Карету окна налилось чернотой, отказываясь пропускать свет, не позволяя увидеть наружный мир. Внутри Кареты было по-прежнему светло.