Жюль Верн - Двадцать тысяч лье под водой (пер. Вовчок)

Его подпись! История его жизни, переданная им самим! Его тайна, со временем раскрытая!.. Но в настоящую минуту я в этой исповеди увидел лишь возможность приступить к делу.

— Капитан, — сказал я, — эту мысль, разумеется, остается только одобрить. Плоды ваших научных трудов не должны пропасть даром. Но для осуществления своей цели вы выбрали, мне кажется, средство довольно примитивное. Как узнать, куда этот аппарат прибьет ветер и в какие руки он попадет? Нет ли средства лучше? Может быть, вы сами или кто-нибудь из ваших?..

— Никогда, Аронакс! — резко прервал меня капитан.

— И я, и мои спутники готовы хранить эту рукопись, если вы возвратите нам свободу…

— Свободу! — вскрикнул он, встав с места.

— Да, об этом я и пришел вас спросить. Мы уже семь месяцев находимся на вашем корабле, и сегодня я, от имени моих товарищей и от своего собственного, спрашиваю вас: намерены вы оставить нас здесь навсегда?

— Я вам отвечу, Аронакс, то же самое, что говорил семь месяцев назад: кто попал на «Наутилус», тот уже его не покинет.

— Да ведь это плен!

— Называйте как угодно!

— Ведь и раб имеет право освободиться тем или иным способом!

— Кто же у вас оспаривает это право? Я вас присягой не связывал, — отвечал капитан.

Он смотрел на меня, скрестив на груди руки.

— Капитан, — возразил я, — говорить мы об этом больше не станем, поэтому я выскажусь сейчас. Повторяю вам, что хлопочу не за себя одного: для меня наука — это работа и отдых, увлечение и страсть, которая может заставить меня забыть обо всем. Я, как и вы, могу жить в безвестности и уединении, мечтая о возможности передать потомству результаты моих трудов. Я, одним словом, могу вас оценить, могу следовать за вами без неудовольствия, играя роль, которую до некоторой степени понимаю. Но есть еще и другие стороны вашей жизни, такие сложные и таинственные, что ни я, ни мои спутники не имеем к ним отношения. И даже в те минуты, когда мы бывали тронуты вашими страданиями или восхищались вашим талантливым умом, мужеством и вашими подвигами, мы не смели выразить ни малейшего сочувствия или симпатии, какая всегда возникает при виде высокого дела, совершаемого другом или врагом. Потому-то именно в силу сознания, что мы непричастны ко всему, что вас касается, мы не можем примириться со своим положением, мы не можем жить при таких условиях; для меня это тяжко, а для Неда Ленда — невозможно. Каждый человек стоит того, чтобы о нем подумать. Спрашивали вы себя когда-либо, до каких отчаянных вещей могут довести любовь к свободе и отлучение от работы такого человека, как наш канадец? Что он может придумать, на что решиться?

Я умолк. Капитан Немо приподнялся.

— Предоставляю Неду Ленду думать, пробовать, решаться на что ему угодно, — отвечал он. — Мне что за дело? Не я искал его. Я не для своего удовольствия удерживаю его на «Наутилусе». А вы, Аронакс, вы из числа тех людей, которые в состоянии понять все, даже молчание. Больше мне вам сказать нечего. На эту тему мы говорили сегодня в первый и последний раз.

В следующий раз я вас даже не буду слушать.

Я вышел.

С этого дня наше положение стало очень напряженным. Я слово в слово передал товарищам мой разговор с капитаном.

— По крайней мере, теперь мы знаем, — сказал Нед, — что от него ждать нечего! «Наутилус» подходит к Лонг-Айленду. Мы убежим, какая бы ни стояла погода!

Небо хмурилось все сильнее и сильнее. Появились признаки приближающегося шторма. Воздух, насыщенный электричеством, приобретал молочный оттенок. Темные грозовые облака, сгущаясь и оседая над нами, быстро убегали к горизонту. Океан начал вздыматься огромными валами. Все птицы, кроме буревестников, исчезли. Барометр падал, указывая на большую влажность. Борьба стихий приближалась.

Буря разразилась 18 мая, именно в то время, когда «Наутилус» шел в виду Лонг-Айленда, в нескольких милях от Нью-Йорка.

Бурю эту я могу описать, так как капитан Немо по необъяснимому капризу не ушел от нее в глубину моря, а захотел бороться с ней на поверхности.

Ветер дул с юго-запада сначала со скоростью пятнадцать метров в секунду, к трем часам дня скорость ветра достигала уже двадцати пяти метров в секунду.

Капитан Немо, непоколебимо выдерживая напоры ветра, не покидал палубы. Он велел привязать себя у пояса, чтобы его не унесло волнами. Взобравшись на палубу и привязав себя, я любовался разбушевавшейся стихией, удивляясь и силе бури, и силе этого человека.

Огромные тучи, казалось, задевали волны. Мелких волн я уже не видел в провалах между высокими волнами. Бушующие волны с цельными гребнями росли в высоту, сталкивались друг с другом, а среди них «Наутилус» то ложился набок, то взлетал наверх, то неистово метался.