Александр Бушков - Господа альбатросы

- Знаешь, там сидит такой бородатый хмырь - профессор Пастраго. Вот с ним бы тебе и побеседовать, явно родственные души.

- Подождет, мне с тобой интереснее. - Клементина повернула к нему лицо, удобно умостив затылок на вогнутом подголовнике. - Бравый альбатрос лишил невинности глупенькую кису... А любопытно, почему вы считаете, будто, взяв женщину, получаете право играть ею, как вещью? Может, как раз она это право получает?

- Ну, это старая песня.

- "Одиссея" тоже старая, а ее читают.

"Господи, - подумал Панарин, - ну не знаю я, что говорить и как держаться... Хоть бы ругала меня, что ли, тюрьмой грозила - а она, как назло, умная и загадочная..."

- Поди ты к черту, - сказал Панарин. - Я пьян, ясно тебе? Или не барахтайся, или иди спать.

Клементина расхохоталась - искренне, без наигрыша. Панарин сердито открыл бардачок. Он так и не вспомнил, чья это машина, но чутье не подвело - там оказалась бутылка чего-то импортного с завинчивающейся пробкой. Стал открывать, порезал палец, но открыл.

- Хватит, дай-ка сюда. - Клементина отобрала у него бутылку. Никогда не пила из горлышка, ну да... - Тим, ты меня боишься?

- Что?

- А разве нет? Ты начал проявлять вполне человеческие чувства. Мечешься вот. Мимоходом совратил глупую девчонку, а теперь мучительно соображаешь, чего от нее ждать. Успокойся. Нечего от нее ждать. Сейчас пойду в ваш кабак и буду сидеть, пока меня не подцепят. Хочешь?

- Не надо, - глухо сказал Панарин.

- Прелестно. Самое смешное, что ты мне понравился, дурак. Я и не думаю тебя жалеть - никакой ты не несчастненький, Богом и людьми обиженный, а просто очень одинокий, заплутавший в соснах дурак. Сосен, правда, не три, а значительно больше, но не в том дело...

- Это машина Бонера, - медленно сказал Панарин. - Но это означает только то, что теперь она - ничья. И ничего больше. Вопреки тому, что о нас понаписано, мы не верим ни в какие приметы-амулеты-талисманы...

- Я знаю. - Клементина положила голову ему на грудь. - Ни во что вы не верите, даже в себе и своем деле уверенность помаленьку теряете... И если ты скажешь, что любишь меня, я не поверю пока ты ни на что такое не способен. Еще предстоит очень долго делать из тебя человека... Можешь обнять, только не очень хамски.

Панарин опустил лицо в пушистые волосы.

В баре гремела музыка, кто-то, как всегда, палил по плафонам, дергались по стенам ломаные тени.

- Нет-нет, - тихо сказала Клементина. - Убери руки, не наглей. Ну выпила, так сразу все можно? - Она высвободилась. - Отвези меня домой.

Ехать пришлось всего с полкилометра.

- Пока, - сказала Клементина, чмокнула его в щеку и хлопнула дверцей. Панарин развернул машину, поехал назад, к бару. Все внутри требовало шалого выпендрежа - и, не снижая скорости, он выпрыгнул, покатился по бетону, ушиб колени и локти.

Осиротевшая машина врезалась в глухую бетонную стену склада, взметнулось гудящее желтое пламя. Панарин выпрямился и, освещенный пожаром, взвыл по-волчьи, подняв лицо к небу, черному и хмурому:

- Господи, ну неладно же что-то, все не так!

Он стоял, покачиваясь, и, ясное дело, не получил ответа с неба, а на земле и внимания никто не обратил ни на его крик, ни на пламя.

Отерев грязные ладони о брюки, прихрамывая, он вошел в бар, где все было, как до его ухода, как десять лет назад.

- Молодец, что вернулся, - сказал Пастраго. - На такую девку не годится лазить в состоянии алкогольного опьянения. Ты запомни, что эта киса - луч света в темном царстве души твоей. Может, человеком станешь - во всех смыслах.

- Ну кто ты такой, гад? - тоскливо спросил Панарин.

- Тебе мандаты показать?

- Задницу ими подотри.

- Кожа жесткая. Натуральная. Не подойдут, - серьезно сказал Пастраго. Не бери в голову, Тим. Я не дьявол и не колдун, не экстрасенс даже. Я из Таганрога, папа - грек Бонифаций, рыбку ловил, мама - русская Надя, фельдшером работала. Ныне оба на пенсии, хоть на домик им заработал... Слушай, почему вы вбили себе в голову, что вы такие уж закрытые и высокосложные? Свежему человеку просвечивать вас донельзя легко, простые вы, как сибирские валенки...

- Ты в самом деле пил?

- Еще как! Все было когда-то, было, да прошло... Остался бывший незаурядный психолог средних лет: третья стадия алкоголизма, ящик с дипломами, кембриджской мантией да десятком орденов - даже бурундийский есть. Я у них там в славные шестидесятые вылечил короля от сексуальной меланхолии, вручили самый высший, с тарелку размером. Если перевернуть, вполне окрошку наливать можно. Как-то по пьянке попробовал - ничего, подходяще... - он по-бабьи подпер щеку ладонью и заголосил: