Даниэль Смушкович - Исцеление огнём

Быть может, Вайн и сумел бы поступить, как мечтал, в духовную семинарию. Но очень не вовремя умер от удара, вызванного запойным пьянством, его отец. Юноше уже исполнилось полтора цикла, без двух лет двадцать, и во владение наследством - домом и лавкой - он вступил без проволочек. А с лавкой... какая там учеба. Да и неприлично бросать отцовское дело.

Двумя годами позже умер преподобный Элл Сайнин. И эта потеря показалась - великий грех - куда большей.

Утро выдалось пасмурное. Серая пелена колыхалась в небе, дразня близким дождем. Сухое аргитянское лето вот-вот должно было завершиться.

Вайн расстегнул ворот рубашки. Обычно он застегивался на все пуговицы, но невыносимая духота заставила его изменить привычке. Приближение грозы давило сердце и душу.

- Эй, Монашек! - это кричит Рром Айерен, старший патрульный. А вот и он сам: рубашка расстегнута до пупа, смоляно-черные волосы растрепаны, автомат болтается на ремне, большие пальцы заткнуты за пояс. Воплощение абсолютного ублюдка.

- Монашек! - сколько Вайн себя помнил, по имени его называл только отец. Старшие почему-то предпочитали обращаться по фамилии, по-своему не менее оскорбительной, чем прозвище, брошенное кем-то из сверстников и с радостью подхваченное - ведь Толлиер на северном диалекте означает "коромысло весов", а перед войной слово это обрело новый смысл соглашатель, почти предатель. Харраэ же звала его Торгар - этим послеименем интери награждали старшего сына в семье.

- Монашек, ты заснул?! - нет, никуда не денешься. Придется с ним разговаривать.

- Нет, задумался, - угрюмо ответил Вайн. Угрюмость эта - напускная, и все же истинная - служила частью маски, одеваемой им изо дня в день. Так охраняем мы души свои - пусть все вокруг ляжет золою, пусть ярится огонь, но сердце мое - мой замок и лен. Они не войдут в него.

- Ты бы еще помолился, - хохотнул Рром.

- А в чем дело? - мрачно осведомился Вайн.

- Тебя требует комиссар, - Рром огляделся, хотя улица была пуста. - С самого утра ищет.

- Да и сейчас вроде не вечер, - с некоторым удивлением ответил Вайн.

- Не в том дело, - Рром зачем-то вновь огляделся и продолжил, понизив голос: - Под тебя вроде копает наш преподобный. Ты и сам хорош, конечно...

Сердце Вайна с садистской медлительностью поднялось к шее, забив намертво гортань: не вздохнуть, не возразить, не оправдаться...

- В общем, дуй к комиссару, друг, - Рром запанибратски хлопнул Вайна по плечу, того внутренне передернуло. - А я домой, баиньки, притомился за ночь...

Он хитро улыбнулся, вытащил из кармана связку из полудюжины дешевеньких серебряных колец на медной булавке, подкинул, поймал, распрощался и ушел. А Вайн так и остался стоять посреди улицы. Со стороны горского гетто донесся выстрел. Еще один, и автоматная очередь. Снова тишина. Немилосердное солнце прожигало дыры в сером пологе облаков, и на город сверху смотрело яростное бело-голубое небо.

Кровавое солнце с усталым равнодушием куталось в черный тюль. Зеленое небо поглощало клочья дыма, они таяли, исчезали. Даже за несколько кварталов Вайна преследовал низкий стон обезумевшего пламени.

Синяя рубашка обжигала не тело - душу. Вайн расстегнул ворот, потом остановился, содрал рубаху через голову, скомкал, да так и пошел с ней в руках, куда ноги несут и глаза глядят.

Недалеко оказался канал - загаженный, мелкий. По совершенно гладкой поверхности воды плыла третья луна, отражаясь в небе. Вайна стошнило рядом с луной, и ему стало немного легче. Немного. Огонь все еще плясал перед его внутренним взором.

Он обернулся. Языки пламени лизали небо, храм горел, как спичка. Интери всегда считали пожары благословением божьим. Но этот огонь выплеснулся из самого ада.

Что-то шевельнулось. Этого не мола быть. Город опустел, как обескровленный труп. Только люди в синем ходят по его улицам этой ночью, и все они - на площади перед капищем. Но нет - кто-то сидит там, в непроглядной тени, следит за ним, блестя глазами...

Ужас оледенил мысли. Вайн судорожно выдернул из кармана пистолет, с полминуты взводил курок, ткнул дулом в тень. "Кто там?", неестественно громко спросил он. Стены отозвались насмешливым хмыканьем.

Нет ответа. Приглядевшись, Вайн различил в тени контуры свернувшейся комком человеческой фигурки. "Вылезай", грубо приказал он. Снова нет ответа. Только едва слышный полустон-полувизг, непрестанный, дрожащий, звериный...

Вайн протянул руку в тень, нащупал, дернул. Звук прервался, сменившись хрипом, но тот, кто сидел там, забившись в щель меж двух сараев, держался крепко. Вайн рванул изо всех сил, что-то оглушительно хрустнуло; сидевший вылетел на свет, царапая ногтями старые доски в попытках удержаться, и Вайн от неожиданности отпустил ее руку. Тонкие черты лица корежил дикий ужас, по плечам рассыпались светлые волосы - знак дьявола.