Даниэль Смушкович - Зазеркальное утро

Хуже всего было то, что этот мерзавец всегда оказывался прав.

В первый раз Эйела убедилась в этом, когда через город проехали четыре грузовика с беглецами из зараженной зоны. Ретт заставил девушку сидеть, не высовываясь, в доме. Чтобы признать разумность такого приказа, ей хватило одного взгляда. Глаза у них были бешеные. У одного из мужчин - неестественно худого, будто за последние дни он сбросил десятка два терринт - на коже отчетливо прорисовывался бело-розовый узор, мета злокачественной лихорадки.

Во второй - когда Ретт запретил ей далеко отходить от дома, где двое последних жителей Антали-ридер поселились после Исхода - это слово как-то само собой вошло в их лексикон. Прежде в этом доме помещались меблированые комнаты худшего сорта. Эйеле были знакомы подобные норы, не по собственному опыту - ей хватало здравого смысла не ввязываться в авантюры, ла и наличие замечательно терпеливого дивана на чердаке лишало проблему места для свиданий остроты - а по рассказам менее удачливых или более нетерпеливых школьных подруг. Естественно, что при подобной клиентуре единственными предметами обстановки, которые содержались в относительном порядке, были кровати. Все остальное древоточцы погрызли много лет назад, и никто этого даже не заметил. Пришлось менять мебель в тех двух комнатах на первом этаже, которые заняли Ретт и Эйела.

Выбрать такое неприютное место Ретта заставило наличие отдельной колонки и газовых плит на баллонах. Однако за продуктами приходилось ходить в крупные магазины с большими запасами консервов, и эту обязанность Ретт решительно и бесповоротно взял на себя, настрого запретив Эйеле отдаляться от дома больше чем на два-три квартала (при условии, как он ядовито заметил, что она вообще выкроит время для бесполезных прогулок).

Само собой, первое, что сделала девушка, разделавшись со стиркой (вручную, в тазике), глажкой (электрическим утюгом, разогретым на газовой плитке), уборкой (ограничилась сметанием вездесущей рыжей пыли) и прочими домашними делами - это пошла в парк.

Городской парк выглядел жалко. Всего четырех дней без присмотра хватило, чтобы трава пожухла, деревья - облетели совсем (а всего неделю назад они едва начинали ронять золотые листья... как давно) а цветы - высохли на корню. Ветер нес по дорожкам золотые горы шелеста, барханы сухой палой листвы; темно-бурые завядшие бутоны печально покачивались на коричневатых нитях черешков. Эйела побродила немного по дорожкам, чувствуя себя обманутой. Конечно, глупо с ее стороны было притащиться сюда и думать, что все тут останется как было - зеленым, живым. Нет электричества, значит, нет и воды.

Рычание заставило ее резко обернуться. В трех шагах от нее стоял здоровый беспородный пес, пристально глядя ей в глаза. Что-то в этом взгляде ей очень не понравилось. Заученное "Хороший песик, ц-ц-ц!" застряло у нее в горле.

- Брысь! - неуверенно произнесла она. Пес зарычал, но не отступил. Клочья черной шерсти на загривке у него встали дыбом. "Лысеет песик"", отрешенно подумала Эйела совершенно не к месту. "Витаминов не хватает".

- Брысь! - повторила девушка, коротко махнув рукой. Пес зарычал громче, переступил лапами, собираясь, но не осмеливаясь шагнуть вперед.

И тут Эйеле стало страшно. Вспомнились истории о диких псах, тех, что набрасывались стаей и раздирали жертву в клочья - не от голода, а из той жестокости, которую называют звериной, хотя из всех зверей ей в полной мере наделены лишь пес и человек. Она оглянулась, но других собак в округе не было; это чуть успокоило ее, но не слишком.

- Пошел прочь! - Пес как-то странно пригнул голову, точно извинялся за свое недостойное домашнего зверя поведение, но глаза его - грязно-желтые, немигающие - неотрывно следили за ней. Почему-то Эйела решила, что ни в коем случае нельзя отводить взгляда от этих глаз - иначе пес кинется на нее.

Она отступила на шаг. Пес остался на месте, тихо рыча, но не осмеливаясь приблизиться. Люди слишком крепко вбили почтение к себе в собачий род, чтобы оно выветрилось окончательно за несколько дней. Потом девушка решила, что лишь это ее и спасло в те минуты, когда она медленно отступала, пятясь, от злобно рычащего и поскуливающего пса. Побежать она заставила себя, только завернув за угол, и бежала всю дорогу до дома. А добежав, обнаружила, что ее бьет неудержимая дрожь.

"Лягу, - подумала она отрешенно. - Сколько можно пахать. Я же все сделала? Или не все? Ладно, это неважно. Главное лечь..." Как она добралась до постели, Эйела не запомнила. Почему-то ей казалось, что в доме очень холодно, и Ретт нашел ее завернутой в гору одеял.