[ сборник ] - Этот добрый жестокий мир

— Вы знали Рауля Мартинеса, — догадался я. — Лично знали.

Вершинин печально кивнул:

— Я начал работать на Модхейме, когда мне было столько же, сколько тебе, а Рауль уже тогда был стар. Он умер здесь, на станции, восьмидесяти трех лет от роду, искренне полагая, что кит — его единственный настоящий друг.

— А он видел кита?

Владлен Михайлович покачал головой:

— Насколько мне известно — нет. Но кит существует. По крайней мере, три гайки из замаркированных мной вернулись на станцию. Они лежат у меня в кабинете, но эти гайки «сухие», от них не исходит ровным счетом ничего. Может быть, все дело в Рауле, может, в ките, может, в них обоих. Может быть, кит умел играть только с Раулем, а может, это Рауль умел играть с китом. Может, эмоции Мартинеса были настолько интересны киту, что он возвращал на станцию гайки, заряженные этими эмоциями. А может, эмоции разбегаются от гаек просто потому, что их кинули…

— Наверное, это очень трудно — искать то, для чего не существует шкалы, — сказал я сочувственно.

— Нет, — Вершинин засмеялся. — Гораздо труднее ежеквартально обосновывать наряд-заказы на гайки.

Миником в моем кармане тихо завибрировал.

— Ладно, — сказал директор, покосившись на мой гудящий карман. — Пора и честь знать. Если хотите, Антон, приходите как-нибудь на обзорную. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, Владлен Михайлович.

Кивнув на прощание, он вышел, а я торопливо полез в карман за миникомом.

— Привет, старик, — сказал с экранчика радостный Лева. — Не спишь? Тогда пляши! Тебе текстовое сообщение. Решил не тянуть до утра, так что получите и распишитесь.

Уже в своей каюте, жутко волнуясь, я открыл письмо. Сказать по правде, я был готов к чему угодно, но прочитанное послание ввергло меня в маленький шок. Почти минуту я сидел, глупо улыбаясь, а потом перечитал короткое письмо еще раз.

«Привет, милый Тошка. Знаю, что не писала больше недели. Извини. Жуткий форс-мажор. Папа выбил для меня место на ГИС «Ангара», это на Европе. Так что я лечу к тебе! Ура! Завтра буду на борту рейсового космобуса и через три недели на Европе. Тошка! Мы увидимся в первые сентябрьские выходные! Целую тебя, твоя Аришка.

P.S. Я загодя написала тебе двенадцать голосовых посланий и, пока я буду плавать в анабиозной ванне, ты будешь получать мои письма. Чмоки».

Продолжая глупо улыбаться, я набрал Левин номер. Уже слегка заспанное лицо бортинженера возникло на экране.

— Лев, ты не спишь? — сказал я, предчувствуя взрыв негодования. — Можно будет добыть у тебя две дюжины гаек на тридцать два и немного краски?..

— Ты псих, Сорокин, — мрачно констатировал Лева. — То письма ему, то гайки, то краску. Какого хоть цвета?

— Оранжевого, — сказал я гордо.

Спустя всего сутки я сидел в своей маленькой каюте перед застеленным пленкой одноногим столиком. Самодельная кисточка в моей руке аккуратно выводила на гранях новенькой блестящей гайки оранжевые буквы: «А-р-и-ш-к-а».

— По нашей парадной, — подытожил Кай, — получается светлых окон тридцать восемь и темных двадцать восемь.

— А голубых всего четыре, — огорченно произнесла Гретель. — Получается, что люди так мало телик смотрят?

— Некоторые смотрят при свете, вот их и не заметно. А вон наши окна — одно темное, одно светлое и одно голубое. Темное — наша комната, потому что нас дома нет. Светлое — кухня, там мама ужин готовит, а голубое — мамина спальня; телевизор включен, а никого нет.

—. Зато вот эти два окна, — сказала Гретель, указав на два соседних прямоугольника, — не темные, а черные. Там злой дядька сидит.

— Ага, — согласился Кай. — У него телевизора нет, и газа на кухне нет, зато посреди комнаты есть черная дыра, в которую все валится.

— Кай, а ты с дядькой здороваешься, когда на лестнице встречаешь?

— Мама велела здороваться.

— А он что?

— Идет мимо, будто меня на свете нет.

— И у меня так же. Очень скверный дядька.

— Слушай, а может, мы тихо здороваемся? Может, он не слышит? Давай в следующий раз громко-прегромко «здрасте» скажем?

— Давай. Интересно, что он тогда делать станет?

В кармане Кая громко-прегромко запел мобильник.

— Вы где запропали? — раздался мамин голос. — На улице тьма египетская, а они гуляют. Живо домой.

— Мы еще минуточку! — привычно взмолился Кай. — Мы еще окна не досчитали.

— Я вам покажу — окна. Ночь на дворе. Чтобы через три минуты дома были.

С мамой не поспоришь. Кай со вздохом поднялся со скамейки, следом поднялась и Гретель.