Грег Иган - Теранезия

Проход между рифами они обнаружили прямо по курсу, едва подойдя к острову. Было едва за полдень, но Прабир выпросил целый выходной перед тем, как высадиться на берег. Кончилось тем, что они часа три плавали вдоль рифа с маской и трубкой, фотографируя, но не собирая никаких образцов: лицензия Грант не распространялась на водный мир и по всему было похоже, что влияние мутаций тоже.

Прабира охватило чувство покоя, исходящее от залитой солнцем водной глади — невозможно было не поддаться очарованию буйства цветов коралловых рыбок или чудной анатомии беспозвоночных, цепляющихся за кораллы. Все здесь казалось прекрасным и неземным, ослепительным и недостижимым. Тысячи нежных, полупрозрачных личинок рыб могли погибнуть у него на глазах не вызвав ни малейшего укола сострадания, как это случилось бы, погибни цыпленок или мышонок в клюве ястреба. Казалось, именно эта отстраненность придавала зрелищу некую неземную чистоту и та же жестокая борьба казалась всего лишь метафорическим танцем жизни и смерти. Если его корни и были здесь, то он никак не ощущал этого — его тело создало свое собственное прирученное море и бежало в другой мир, так, как если бы оно поднялось в межзвездное пространство слишком давно, чтобы помнить об этом.

Сидя в молчании на палубе рядом с Грант, с соленой водой, высыхающей на коже, Прабир испытывал чувства покоя, всепонимания и надежды. Прошлое не было намертво поставлено на якорь. То, что сделала эволюция, может быть спроектировано намного лучше. Всегда можно будет взять то, что нужно, только хорошее, освободиться и двинуться вперед.

Джунгли выглядели такими же пышными, как и все, виденные Прабиром ранее, но производили впечатление выродившихся. По крайней, пока это впечатление не изменилось под влиянием подсчета существующих в них видов. Колючих кустарников и гигантских орхидей было, явно, в изобилии, но сейчас в поле зрения не наблюдалось никаких близкородственных растений. Лишь кустарники и орхидеи. Что бы еще не старалась объяснить теория Грант, невозможно перевести часы назад к множеству сохранившихся родов и ожидать, что разнообразие окажется таким же, как в начале. И здесь, куда ни глянь, это узкое место наследственности можно было наблюдать воочию.

Грант позвала его. Она нашла орхидею, сомкнувшуюся вокруг тельца маленькой птички с выступающими на хвосте ярко-синими перьями.

— Лучше бы вы мне это не показывали, — сказал Прабир.

— Кто предупрежден, тот вооружен. Что я действительно хочу знать… — Грант погрузила лезвие ножа между белыми лепестками и вскрыла их.

Разрез вспенился тучей муравьев. Как только она вытащила нож из разреза, вниз свалился кишевший ими скелет птицы.

Она глубоко вздохнула.

— Хорошо. Но неужели это всего лишь приспособляемость?

Она снова надрезала цветок, продлив разрез вниз, до самого стебля, полая сердцевина которого была полна муравьев.

Грант вручила Прабиру камеру, и он снимал все ее действия: в процессе вскрытия ей пришлось пять раз проследовать вдоль стебля, обогнувшего ствол, прежде чем весь муравейник оказался полностью обнажен. В нем оказались камеры, заполненные похожими на пену белыми муравьиными яйцами и раздутая до размеров человеческого пальца королева.

— Ну, и какая от этого польза орхидее? — спросил Прабир.

— Возможно, остатки пищи и выделения — этого может быть вполне достаточно. А может муравьи выделяют какое-то специфическое вещество, чрезвычайно полезное для цветка.

Грант явно воодушевилась, но затем задумчиво добавила:

— Кто-то проведет всю жизнь, выясняя это.

— А почему не вы?

Она пожала плечами.

— Это не для меня — выпрашивать гранты у благотворительных организаций на что-нибудь красивое и бесполезное.

Это прозвучало настолько пораженчески, что Прабиру захотелось схватить ее за плечи и хорошенько встряхнуть.

— Возможно, через несколько лет ваше мнение изменится, — сказал он. — Когда над вами не будет довлеть финансовый вопрос…

Грант скривилась.

— Только не надо меня опекать — я это ненавижу. Не удивительно, что сестра сбежала от тебя.

Прабир присел на корточки рядом с орхидеей.

— Сначала мимикрия, теперь симбиоз. Эти ваши восстанавливающие гены ферменты и через пятьдесят миллионов лет попадают прямо в яблочко.

— И не надо злорадствовать: тебе это не идет. Я легко признаю, что здесь происходит что-то, чего я не понимаю.

— Я все еще считаю, что ваша основная идея может оказаться верной. Требуются тысячи лет, чтобы развились новые, функциональные гены. И, чтобы они появились в одночасье, нужно как-то обмануть организм — «Вдруг, откуда не возьмись…». Как еще такое можно объяснить?