Грег Иган - Теранезия

— У меня есть кое-что для тебя, Прабир, — сказала Амита. Она протянула ему небольшой предмет из пластика, похожий на слуховой аппарат.

— Спасибо, — ответил Прабир. Он слишком нервничал, чтобы спрашивать, что это такое и просто засунул предмет в карман.

Амита снисходительно улыбнулась.

— Вставь его в ухо. Он для этого предназначен.

Прабир неохотно выловил предмет из кармана и сделал, как она сказала. Женский голос произнес «Не грусти». Это что, радио? Он подождал, что будет дальше. Через несколько секунд голос опять произнес «Не грусти».

Амита выжидающе смотрела на него. Прабир подумал, что лучше сразу ей сказать, что он, наверное, испортил подарок.

— Он кажется сломан. Он просто повторяет одно и то же.

Амита засмеялась.

— Так он это и должен делать. Это фрагмент мантры: аппарат считывает твое настроение и проигрывает фрагмент, чтобы подбодрить тебя, когда тебе это нужно.

— Не грусти, — сказал наушник.

— Я сама выбрала фрагмент, — с гордостью сообщила Амита. — Он из старой песни Соник Юз, но ты, конечно, можешь перепрограммировать его как захочешь.

Прабир изо всех сил старался выглядеть благодарным.

— Спасибо Амита. Это замечательный подарок.

Ему пришлось ждать, пока они не окажутся дома и он не закроется в туалете, чтобы наконец-то освободиться от бессмысленного бубнежа. Он с легкостью разобрал устройство и его первой мыслью было отправить батарейку в унитаз, но затем он испугался, что та может забить слив или Амита, взяв устройство, чтобы показать, как его перепрограммировать, поймет, что он сделал, по уменьшившемуся весу.

Его озарило: он перевернул плоский кругляш батареи, поменяв плюс на минус и собрал устройство. Стало тихо. Слышать он стал при этом хуже, но это была небольшая плата за тишину. Потом он разберется, как можно стереть образец, но оставить работать тракт, отвечающий за нормальную слышимость.

Прабир уставился на свои ботинки. Его трясло от злости, но он должен был быть вежлив с Китом и Амитой, чтобы их с Мадхузре не разлучили.

Дом представлял из себя бесконечную череду похожих на гроты комнат, выкрашенных белым, и из-за этого Прабир чувствовал себя бестелесным. Амита уложила Мадхузре спать в комнате, полностью выделенной ей одной. Потом Амита показала Прабиру его комнату, которая оказалась даже больше, чем у Мадхузре и в которой, несмотря на всю мебель и аппаратуру, оставалось еще куча свободного места. Прабир поблагодарил Амиту за все, старательно скрывая смятение — он чувствовал себя в большом долгу, будучи осыпан такими дарами — прежде чем предложил поселить Мадхузре вместе с ним.

— Она не привыкла быть одна.

Амита и Кит обменялись взглядами.

— Хорошо, — сказала Амита. — Может на неделю или две.

После ужина Кит пожелал всем доброй ночи и уехал. Прабир растерялся.

— А он разве не живет здесь?

Амита покачала головой.

— Мы разведены. Но мы все еще хорошие друзья и он согласился проводить здесь некоторое время, после того, как вы с Мадхузре приедете.

— Но почему? — Прабиру захотелось врезать себе, как только слова сорвались с его губ. Амита очень многое сделала для него, и ему следовало быть более дипломатичным.

— Я решила, что вы с Мадхузре должны слышать, как женские, так и мужские рассказы — объяснила Амита.

— Вы имеете в виду… что он будет помогать вам читать нам истории? — Прабиру не хотелось показаться неблагодарным, но Амита наверняка с облегчением узнает, что нет никакой необходимости ее бывшему быть привязанным к ним только для того, чтобы добавить мужской голос в чтение историй перед сном. — Я могу читать сам. А Мадхузре мы можем читать по очереди.

— Я тоже могу читать, — вставила Мадхузре.

Это была неправда, но в лагере Прабир научил ее латинскому алфавиту, а ее разговорный английский был почти так же хорош, как и бенгали.

Амита довольно вздохнула и взъерошила Прабиру волосы.

— Я имела в виду наши личные рассказы, милый мальчик. Хотя гендерная специфика такого рода текстов весьма изменчива, тебе пойдет на пользу знакомство с, по крайней мере, базовыми бинарными шаблонами, для того, чтобы декодировать и контекстуализировать собственный опыт.

Прабир тихонько взглянул на бутылку вина, стоящую посреди стола.

В кровати он несколько часов пролежал без сна, завернутый в кокон из накрахмаленных простыней и тяжелых одеял. Было холодно, и ему понадобилась пижама, но он чувствовал себя будто затянутым в смирительную рубашку. Его не беспокоили незнакомые тени в комнате или растворяющиеся в тишине негромкие звуки машин, хотя в лагере он привык прислушиваться к пустопорожним спорам мужчин, которые курили сигареты одну за одной и жаловались на жизнь. Тосковать по дому было не только бесцельным, но и бессмысленным: ничто не сделало бы комнату уютной и никакие ночные звуки не принесли бы успокоения. Где бы он не оказался — в своем гамаке на острове, или в кровати в Калькутте — его родители все равно были мертвы.