Грег Иган - Теранезия

Все еще не самый плохой сценарий. Почему он пытался заняться любовью с Мартой? Потому что она спасла ему жизнь, и он думал, что она ответит ему? Потому что он хотел забыться и успокоиться любым способом, после посещения кампунга? Потому что всплеска тестостерона и отсутствия альтернатив хватило, чтобы сломать и его природу, и мораль?

Объяснять и оправдываться можно бесконечно. Но худшим сценарием, как раз и было то, что всех этих объяснений и оправданий было недостаточно. Если ген может оценить репродуктивные последствия своих действий, он мог «чувствовать», что оказался в ловушке и найти способ изменить это. Если Фуртадо был прав, то когда ген уже активировался, он бы использовал любое доступное ему воздействие на мозг и тело Прабира, ведущее к увеличению количества собственных копий.

Когда наступили сумерки, ему принесли еду. Часовой приказал ему отойти в дальний угол и оставил еду у входа. Прабир пытался разбудить в себе похотливые мысли, но ситуация к этому не располагала. Что он вообще надеялся сделать: самоанализ своей сексуальности, час за часом, как мониторинг сахара в крови у диабетиков? То, что случилось с Грант, не доказывает ничего, кроме того, что сильные эмоции могут разрушить барьер, который казался нерушимым.

И это вовсе не значит, что ген Сан-Паулу начал разрушать его.

Позже вечером, когда сменились часовые, на берегу в лунном свете появился Аслан. Прабир стоял у окна кабины, наблюдая за ним. Они оба хотели одного и того же: сдержать ген Сан-Паулу, чтобы свести к минимуму опасность для человечества, раз уж нельзя уничтожить сам ген. Единственная проблема состояла в том, что Прабир хотел оказаться на правильной стороне, когда вся мерзость превратится в пепел. Но могло оказаться, что полковник судит о происходящем исходя из несколько других критериев.

— Мы молимся за вас, — объявил Аслан. — Если вы покаетесь, вы будете прощены. Вы исцелитесь.

— Покаюсь в чем ? — зло спросил Прабир.

Полковнику, казалось, доставляло удовольствие опровергать предположение о том, что у него только одно на уме.

— Во всех своих грехах.

Прабир почувствовал, как по телу побежали мурашки. Как это возможно — верить в столь развращенного бога? Но, если его родители парили в небесах из сладкой ваты, то ему можно было бы многое простить. Ложь о смерти была единственной причиной, почему этот замысловатый психоз оставался жизнеспособным: все новорожденные христианские секты, отпочковавшиеся от основной ветви и, собравшие остатки честности, чтобы признать конечность существования, вскорости увяли и исчезли.

— Что случилось с рыбаками? — спросил Прабир. — Они были прощены? Они исцелились?

— Это между ними и Богом, — ответил Аслан.

— Я хочу знать, какие преступления они совершили и как умерли. Я хочу знать, что со мной будет. Вы мне это должны.

Аслан хранил молчание и находился слишком далеко, чтобы Прабир мог понять что-то по выражению его лица. Вскоре он развернулся и пошел прочь вдоль пляжа.

— Вы можете оставить молитвы, — прокричал Прабир ему вслед. — Я уже чувствую силу создателя внутри себя! Вот с кем вы сражаетесь, вы, идиот! После четырех миллионов лет старый осел наконец-то проснулся, и он не станет и дальше заботиться о нас, таким же образом, как и раньше!

В два часа ночи Прабир почувствовал, что устал достаточно, чтобы уснуть. Он ничего не выиграет, если будет и дальше бодрствовать, а лишь утратит ясность суждений. Он улегся на койку Грант — здесь было побольше свежего воздуха, чем у него в закоулке. Белье еще хранило ее запах, который вызвал ее образы и яркие воспоминания о прошлой ночи.

Прабир скатился с койки и встал, окруженный темнотой. Он становился параноиком. Он никогда полностью не отбрасывал мысль о сексе с женщиной и, несмотря на весь свой неудачный опыт обязательных попыток в юношеские годы, мог просто напросто оказаться бисексуалом. В любом случае: он любил Феликса, и ничто не могло этого изменить. Время, проведенное ими вместе, каким бы коротким оно не было, должно было что-то значить. Он не tabula rasa [30] Tabula rasa (лат.) — чистая доска. , он не эмбрион.

Если его мозг можно разобрать и перепаять, то, конечно, все может измениться . На карту была поставлена не только сексуальность: человеческий род обременен и значительно более странными комплексами, которые ген Сан-Паулу может посчитать излишними. Большая часть эволюции была делом случая; кроме первых пары сотен тысяч лет простых химических репликаций, больше никогда всем физически возможным вариантам не предоставлялась возможность конкуренции. На каждом шагу случайность и несовершенство создавали организмы с диковинными чертами и им отдавалось предпочтение отнюдь не на основе всеобъемлющего анализа альтернатив. Сложность плелась вслед за успешностью, но если бы пояс эффективности процесса затянули бы на пару дырочек, то одноклеточные организмы — все еще самые успешные существа на планете — никогда бы не озаботились, чтобы стать чем-то еще. Ген Сан-Паулу был не столь дальновидным и не превращал каждую птицу и каждую бабочку в рой свободно живущих бактерий. Но, если бы он мог изменить эволюционный пейзаж человека, то исчезла бы еще масса вещей, а не только старичные озера.