Виктор Колюжняк - Сентименталь

Увидев его на площади, всматривающегося в лица молодых людей, что общались на языке жестов и полунамеков, я собирался подойти, но, через какое-то время понял, что мое присутствие окажется нежелательным. Словно охотник, следящий за добычей, Клаус фон Дирк черной тенью держался возле стены. В глазах его полыхал азарт пополам с восторгом, а ноздри хищно раздувались. Руки беспрерывно сжимались и разжимались, будто бы он ощупывал нечто невидимое или же хотел протянуть их и схватить всех вокруг.

Мой господин был страшен и прекрасен одновременно. Мне кажется, именно так должен был выглядеть гаммельнский крысолов, перед тем как увести детей. В предвкушении и с затаенным обещанием в глазах.

Тогда я попросту подивился, решив, что это всего лишь причуда господина, однако я ошибался. Этот момент стал отправной точкой для последующих перемен. И уже через пару недель после него состоялось событие, которое показало, что жизнь более не продолжается в том же русле, что и раньше.

О том, что грядут перемены, стало ясно, когда Клаус фон Дирк принялся подолгу просиживать возле карт. Он подсчитывал количество переходов, составлял списки покупок и отправлял меня с разного рода поручениями. Нетрудно было догадаться, что мы готовились к путешествию. Я не знал, куда именно, но вскоре, в один из первых летних вечеров, открылось и это.

Я помню, что господин был необычайно возбуждён. Казалось, он никак не может усидеть на месте — что-то внутри заставляло его вскакивать и расхаживать по комнате. Порой он начинал грызть ногти, разговаривая при этом, но так тихо, что до меня доносилось лишь бессвязное бормотание. Занятый очисткой и протиркой колб, я, конечно же, обратил внимание на странное поведение Клауса фон Дирка, но решил, что мое участие не требуется. Однако я ошибался.

— Ганс, оставь эти стекляшки в покое, — сказал он, остановившись вдруг. — У меня есть к тебе разговор, и он, поверь, куда важнее, чем твое занятие.

Отложив протертую колбу, я подошел ближе.

— Сядь, — приказал Клаус фон Дирк. — Не могу смотреть на тебя так. Ты слишком высок для меня.

Ростом природа действительно одарила меня немалым. Я был почти на голову выше господина, который и сам мог похвастать тем, что большинство людей смотрели на него снизу вверх.

Оглядевшись, я нашел глазами только кресло, в котором обычно сидел Клаус фон Дирк. Поначалу я не хотел его занимать и решил расположиться на краю стола, но господин поморщился, стоило мне шагнуть в направлении наполовину захламленного деревянного исполина, площадью едва ли не с треть комнаты. Поняв, что от меня требуется, я аккуратно присел на кресло.

— Ганс, как ты наверняка уже догадался, я собираюсь в путешествие, — Клаус фон Дирк пристально посмотрел на меня, и я кивнул. — Не скрою, это будет дальняя дорога и, возможно, опасная. Ты — мой слуга. Человек, которому я доверяю практически так же, как самому себе. И потому я считаю, что должен спросить твоего мнения. Если ты согласен отправиться со мной, и всецело помогать мне во время странствий так же, как ты делаешь это сейчас — я буду рад. Если же нет, то ты немедленно получишь расчет и, более того, награду за те годы, что ты мне служил. Ты не раб и волен решать сам. Не скрою, из этого путешествия мы можем не вернуться.

— Я отправлюсь с вами, господин, — ответил я почти без раздумий.

— Ты слишком быстро решаешь, Ганс. Поверь, это не то дело, в котором нужна поспешность.

— У меня нет семьи, о которой следует заботиться, точно так же, как и нет близких друзей. Вы всегда были добры и справедливы ко мне, а потому я не смогу бросить вас в такой момент.

— Я рад, — Клаус фон Дирк подошел и с силой сжал мне плечо. — Я рад, что ты именно тот человек, на которого я могу положиться.

Какое-то время, может быть несколько секунд, мы простояли так, а затем господин вновь принялся нервно расхаживать по комнате. В этом жесте, которым он меня одарил, не было иронии или насмешки. Я, пожалуй, набравшись храбрости, мог бы назвать его дружеским, но, как бы то ни было, я сознавал, сколь велик Клаус фон Дирк в сравнении со мной. И все же мне кажется, что он действительно в тот момент считал меня уж если не другом, то товарищем.

Признаюсь, это была лучшая награда, на которую только я смел надеяться. Великий гений, бывший моим кумиром, позвал с собой и обрадовался, когда я согласился. Я внутренне ликовал и упивался этим моментом. Гордыня — это мой самый тяжкий грех, как я уже говорил.