Джо Холдеман - Миры неукротимые

О’Хара: Но мои мужья в курсе дела.

Парселл: И должны быть до определенного момента. Они оба защищали твою кандидатуру еще до запуска. Я среди прочих хотел сначала посмотреть, как ты справишься со стрессом.

О’Хара: Это далеко не самая ужасная вещь, которая со мной приключалась.

Парселл: Допустим. Но другие меня не интересуют.

(О’Хара немного отклоняется назад, отчего кажется еще более напряженной. Она не может скрыть раздражения в голосе.)

О’Хара: Сандра не ответила мне, с каких пор это тянулось в Ново-Йорке. Она посоветовала спросить у вас.

Парселл: Я тоже не уверен, что точно знаю. Можно предположить, что вначале у нас было гораздо больше истинной демократии.

О’Хара: Людей меньше.

Парселл: И население отбиралось. Автоматический отбор. Все они сами решили жить на орбите – начать жизнь сначала, и основная их часть, в большей или меньшей степени, страстно отстаивала интересы самоуправления.

Первый человек, рожденный на орбите, оказался, так сказать, невольным иммигрантом. Это было пять поколений назад.

О’Хара: Вы хотите сказать, что теперь мы стали менее компетентными для самоуправления? Или процесс демократизации просто растворился в возросшей численности населения?

Парселл: И то и другое. Из восьмидесяти одной тысячи потенциальных избирателей Ново-Йорка десять – пятнадцать тысяч (и это по самым скромным подсчетам!) оказались не способны принимать решения, касающиеся их собственного благосостояния, не говоря уже о благосостоянии других.

О’Хара: Но ведь это жутко высокий процент!

Парселл: И возможно, вдвое больше людей были либо абсолютно равнодушны, либо настолько презирали правительство, что не делали никакого положительного вклада в процесс развития общества.

Тебе эта цифра кажется огромной, но это не так. Даже все вместе взятые, эти показатели свидетельствуют лишь о том, что более половины населения Ново-Йорка составляли разумные, ответственные избиратели. До войны было совсем по-другому, а сейчас и подавно.

Я знаю, что Сандра рассказала тебе про «чумной» референдум.

О’Хара: Да. Это… ужасно.

Парселл: Если бы тебе сообщил об этом я, ты бы назвала картину «неправдоподобной». Идея насчет послания принадлежала Сандре. Мне кажется, она тебя хорошо знала.

О’Хара: Да, очень хорошо.

Парселл: Я тоже не испытываю особой любви к кротам, и мне понятно примитивное желание наказать их. Пусть варятся в собственном соку и вымирают. Но я никогда не голосую за то, что подсказывают мне железы внутренней секреции. А большинство людей поступают именно так.

О’Хара: Значит, вы видите выход из сложившейся ситуации в установлении мягкой диктатуры Комитета?

Парселл: Я бы не назвал это выходом, и даже просто решением. Я бы дал определение данному процессу как плавному, подчеркиваю, не скачкообразному переходу в завтрашний день. Переходу без бедствий и катастроф.

Предохранительного клапана больше не существует. Никаких других Миров, куда можно было бы эмигрировать. Нет и Земли, как последней сырьевой базы. Мы законсервированы в этой жестянке на целое тысячелетие.

Я не считаю, что подобный режим можно назвать диктатурой только потому, что большинство людей не знают деталей процесса и не имеют права участвовать в принятии решений. Общество должно быть управляемым и контролируемым, только и всего. И мы вводим новый режим управления.

О’Хара: Управления? Какой эвфемизм! Да это чистой воды манипулирование и надувательство, без всяких прикрас. Отеческое снисхождение высшего к низшим.

Парселл: На сей раз судить придется не тебе. Эта роль тебе не подходит.

О’Хара: Что вы хотите этим сказать?

Парселл: Ты попала в затруднительное положение, в которое, впрочем, попал бы каждый, говорящий со мной при данных обстоятельствах в подобном тоне.

О’Хара: Как-нибудь переживу.

Парселл: Кстати, что касается использованного тобой слова «отеческое» – тут ты попала в точку. Ты читала свою биографию.

О’Хара: О, перестаньте. Из-за того, что я никогда не знала своего отца…

Парселл: Тебе одной позволено баловаться эвфемизмами в моем присутствии. Ты чувствовала, что он предал тебя, презирала его, при одной мысли о нем тебя охватывало бешенство.

О’Хара: Да, чувствовала! Но я уже вышла из детского возраста. Кроме того, когда мне был двадцать один год, я, в конце концов, встретилась с ним на Земле. Он был всего лишь бедным, несчастным человеком.

Парселл: Ты никогда полностью не выйдешь из детского возраста. Мне уже почти восемьдесят четыре года, но я помню жуткие вещи, от которых впадал в отчаяние, будучи еще ребенком, которому не исполнилось и десяти.