Илья Стальнов - На острие углы

- Господин врачеватель, вы единственный, кому удалось понравиться нашей хозяйке... Она сказала, что не прочь видеть вас снова, и просила передать вот эти деньги за визит...

Он протянул мне горсть серебряных рублевиков. Насколько я разбирался в здешних деньгах, сумма была достаточной.

- Приказано запрячь лошадей и довезти вас до дому.

- Благодарю покорно. Не стоит утруждаться. Я дойду пешком.

Вскоре я понял, что безрассудно было отказываться от экипажа. Все же я еще окончательно не выздоровел, снова появились головокружение и тошнота - люди, дома, улицы стали зыбкими, неустойчивыми. А расстояния в городе, где живет около полумиллиона человек, немаленькие...

Я присел на берегу, откуда открывался изумительный вид на Кремль. Произошло чудо - где-то за полчаса свежий воздух выгнал из меня недомогание. Я ощутил прилив энергии... И даже отважился на прогулку по городу...

Перейдя по плавучему мосту и прогулявшись по набережной, я оказался в месте, где пока не удосужился побывать и которое на меня произвело неизгладимое впечатление. Перво-наперво я увидел потрясающей своими очертаниями храм, который так любят мои земляки - русские его называют храмом Святой Троицы, или еще Василия Блаженного, а наши прозвали его Иерусалимом. Около него на земле лежали две пушки, обращенные на плавучий мост. А дальше простирался перед стенами Кремля огромный рынок. Все улицы вокруг представляли собой сплошные лавки, которых насчитывалось тысячи и тысячи. На самой площади ставить лавки возбранялось, поэтому кипела разносная торговля.

Там толпились крестьяне в лаптях и рубахах, торговцы, предлагавшие сбрую, сукно. Туши мяса притягивали полчища мух. Там встречались и простолюдины, и даже бояре, потевшие в кафтанах, но из важности не снимавшие их. Несколько солдат гоготали и щипали трех толстенных баб в просторных рубахах.

Несмотря на столпотворение, здесь, при ближайшем рассмотрении, был четкий порядок. Торговля шла по рядам, расположенным один за другим, удаляясь от Кремля. Здесь были шелковый, суконный, серебряный, меховой, сапожный, холстинный, иконный, ряд готового платья, овощной, рыбный и птичий.

Стоял несмолкаемый галдеж - кто-то на все лады расхваливал свой товар, кто-то в голос бранил воришку, стащившего кусок мяса, кто-то пел. Во всех странах торговые ряды схожи, люди здесь захвачены желанием получить или истратить деньги, выбиться из нищеты, преумножить свои богатства, дабы не опасаться голода в тяжелый год, не гнуться перед каждым. Люди везде одинаковы - суетливы и алчны.

Беседовавший с лоточником до моего появления нищий - совершенно лысый, с ужасным, шедшим через всю голову и лицо шрамом - подбежал ко мне и, упав на колени, схватил полу моего камзола.

- Подай, мил человек. Подай, Христа ради, голодному!

Я вырвал полу и кинул нищему мелкую монету.

- Спасибо, мил человек. - Он вновь ухватился за мою одежду. - Буду молиться за тебя. Чтобы Господь все тебе простил. И убийство, и чародейство твое черное...

- Что ты говоришь, негодяй? - прошипел я.

Голова вновь закружилась. Мне вдруг стало казаться, что происходящее творится не со мной, что все это мне только чудится в лихорадочном бреду.

- Правду говорю, мил человек. - Он стал дурашливо дергаться и хлопать ладонью по земле. - Ты колдуешь, но перед Богом вес равны. Вот я и буду за тебя молиться...

- С чего ты взял, что я колдую?!

- Ни с чего, ха-ха-ха - Осмысленность на его лице исчезла. - Ха-ха-ха, ни с чего, колдун. Дай еще денег! Дай!

У меня возникло желание изо всех сил пнуть его сапогом, но я сдержался, только покачал головой, хотел кинуть еще монетку, и тут... Я с детства умею не только ощущать на себе чужие взгляды, но даже определять настроение смотрящего. На меня явно кто-то глядел- пристально, изучающе...

Я быстро обернулся, но разглядел в толпе лишь темную удаляющуюся фигуру. Узнать этого человека со спины я был не в состоянии. Видимо, негодяй нищий с кем-то в сговоре, и этот кто-то затевает зло против меня. Я хотел схватить попрошайку и повернулся к нему, но тот исчез, будто его и не было.

* * *

Домой я вернулся совершенно разбитым, полным тревог и раздумий. Головокружение усилилось, но я выпил приготовленный ранее целебный отвар, и мне немного полегчало. И тут я почувствовал себя таким одиноким, несчастным и заброшенным на край света, что у меня проснулась жалость к самому себе. Может, зря я посвятил жизнь поискам чего-то неуловимого, постоянно ускользающего, едва начинаешь приближаться к нему? Я всегда стремился за горизонт, ожидая, что там меня ждет что-то необычное, высокое, но там ждали те же люди, те же города, только более или менее необычные, та же усталость, та же людская несправедливость и несчастия. А может быть, и не надо было никуда стремиться? Может, счастье ждало в родном Айзенахе, таком тихом и милом, знаменитом тем, что там в заточении был сам Лютер, и именно там он кинул чернильницей в явившегося ему дьявола. Неужели мне плохо бы было в объятиях прекрасной Эльзы, с которой я был помолвлен еще в двенадцать лет? Может быть, покидая свой городок и стараясь не оглядываться на плачущую у городских ворот невесту, я навсегда утерял право на счастье и попал в заколдованный круг бесплодных начинаний и ненужных проблем?