Роберт Хайнлайн - Небесный фермер

– Спорим, он будет неотразим в передничке!

Годом раньше я бы ему непременно врезал, хотя он был куда крупнее и сильнее меня. Услышав «маменькин сыночек», я напрочь забыл про Ганимед; меня одолевало одно желание – стереть с его рожи эту глупую ухмылку. Но я его не тронул, сам не знаю почему. Может, из-за того случая, когда мы отлупили кучку зарвавшихся юнцов из отряда «Юкка»? Мистер Кински сказал тогда, что командиры, которые не могут навести порядок без кулаков, ему не нужны. Так или иначе, но я просто обошел вокруг стола и попытался открыть ящик. Он был заперт. Я взглянул на две ухмыляющиеся физиономии. Их веселья, я, понятно, не разделял.

– Мне было назначено на час дня, – сказал я. – Раз врача до сих пор нет, передайте, что я позвоню попозже, договоримся на другой день. Я повернулся и вышел вон.

Дома мы поговорили с Джорджем. Он выслушал меня и выразил надежду, что я не слишком изгадил свои шансы на полет.

Нового назначения к психиатру я так и не дождался. И знаете, что оказалось? Это были никакие не лаборанты, а психологи; нас, как выяснилось, все время снимали скрытой камерой и записывали на магнитофон.

Наконец мы с Джорджем получили уведомления, что признаны годными и будем включены в список пассажиров «Мейфлауэра» при условии выполнения «всех нижеизложенных условий».

В этот вечер я разошелся и устроил настоящую пирушку. Плевать я хотел на все расходные записи!

Условия были изложены в брошюре. «Рассчитайтесь со всеми долгами». Это меня не волновало: полкредитки я был должен Слэту Кейферу, а больше долгов за мной не водилось. «Пришлите расписку об оплате билета». Об этом позаботится Джордж. «Завершите все судебные тяжбы». В жизни не имел дела с судами, разве что с судом чести. В общем, требований была уйма, но в основном они касались Джорджа.

Однако я нашел одну строку, которая меня насторожила.

– Джордж, – окликнул я отца, – здесь говорится, что в рейс берут только семьи с детьми.

– Что ж, мы и есть такая семья. Если, конечно, ты не против, чтобы тебя классифицировали как «дитя».

– Н-да. Может быть. Но мне почему-то кажется, что они имеют в виду супружескую пару с детишками.

– Не ломай себе голову зря.

Интересно, сам-то он в этом уверен?

Чего с нами только не вытворяли! И уколы делали, и прививки, и группу крови определяли – словом, для школы времени совершенно не оставалось. Когда меня не кололи и не брали кровь, я, как правило, валялся и отходил от предыдущей процедуры. А под конец нужно было еще вытатуировать на коже чуть не всю медицинскую карту: идентификационный номер, резус-фактор, группу крови, скорость коагуляции, перенесенные болезни, врожденные иммунитеты и прививки. Девчонки и дамы делали татуировку невидимыми чернилами, которые проявляются лишь при инфракрасном свете, или же помещали все данные у себя на подошвах.

Меня спросили – может, я тоже хочу татуировку на ступнях? Я отказался: слишком много еще дел осталось, не могу позволить себе хромать… Мы пришли к соглашению, что лучше всего подойдет та часть тела, на которой сидят, так что пару дней мне пришлось обедать стоя. А что – хорошее место, скрытое от чужих глаз. Правда, и от моих тоже: татуировку я мог рассмотреть только в зеркале.

Время поджимало; нам следовало прибыть в Мохавский космопорт 26 июня, ровно через две недели. Пора было решать, что взять с собой. На каждого пассажира полагалось пятьдесят семь и шесть десятых фунта груза – об этом нам объявили только после того, как тщательно всех взвесили.

В брошюре говорилось: «Завершите все свои земные дела, как перед смертью». Легко сказать! Но когда помираешь, с собой уже ничего не возьмешь, а мы-то могли взять целых пятьдесят семь фунтов!

Вопрос только – что взять?

Шелковичных червей я отнес в школу, в кабинет биологии. За ними туда же отправились змеи. Дак хотел взять себе аквариум, но я не позволил: он дважды заводил себе рыб, и оба раза они у него подохли. Птиц отдал миссис Фишбейн с первого этажа. Ни кота, ни собаки у меня не было: Джордж говорит, что девяностоэтажный дом не место для наших меньших братьев. Так он их называет.

Когда Джордж пришел домой, я разгребал свои завалы.

– Ну-ну, – сказал он. – По-моему, я впервые могу войти в твою комнату без противогаза.

Я пропустил это мимо ушей: такая уж у него манера разговаривать.

– Не знаю, куда их девать, – пожаловался я, показав на кучу вещей, сваленных на кровать.

– Ты снял на пленку все, что собирался?