Стивен Кинг - Летний гром

В каждый из этих прекрасных пост-апокалиптических дней в конце лета Робинсон пристегивал поводок к ошейнику Гэндальфа (он понятия не имел, как звали собаку до Шестого Июня; пес пришел с ошейником, на котором не было ничего кроме бирки, сообщающей о проведении вакцинации в штате Массачусетс), и они шли пару миль до элитного поселка, в котором Говард Тимлин теперь был единственным жителем.

Диана когда-то называла такие прогулки раем для фотографа. Многие просто не замечали живописного вида, открывавшегося с обрывистого берега озера, и величественную панораму Нью-Йорка, расположенного всего в сорока милях. Там, где дорога резко поворачивала, был установлен знак СЛЕДИ ЗА ДОРОГОЙ! Дети, приезжавшие летом отдыхать, конечно же, прозвали этот место ВИРАЖОМ МЕРТВЕЦА.

«Лесное поместье» – местечко для избранных, очень дорогое (ну, до того , как рухнул мир) – лежало милей дальше. В центре, в сложенной из ракушечника сторожке, располагался популярный ресторанчик с чудесным видом, пятизвездочным шеф-поваром и «пивной кладовой», забитой тысячей марок. («Да многие из них и в рот взять нельзя, – сказал Тимлин. – Ты уж мне поверь.») В заросших кустарником лощинах вокруг центрального домика прятались две дюжины живописных коттеджей, каждый из которых носил имя одного из лесных цветов. Некоторые принадлежали крупным корпорациям, до тех пор пока Шестое Июня не положило корпорациям конец. Большинство коттеджей всё еще пустовали к Шестому Июня, а в сумасшедшие дни, наступившие после Шестого, практически всё немногочисленное население поселка улетело в Канаду, где, если верить слухам, держался низкий уровень радиации. Тогда еще было топливо, чтобы улететь.

Владельцы «Лесного поместья», Джордж и Эллен Бенсон, остались. Остался и Тимлин, который был разведён, не имел детей, чтобы их оплакивать, и был уверен, что рассказы про Канаду – просто басни. Через месяц, в начале июля, Бенсоны наглотались таблеток и легли в постель, слушая Бетховена на работающем от батареек электропроигрывателе. Теперь в «Поместье» жил один Тимлин.

«Всё, что ты здесь видишь – моё, – сказал он Робинсону, торжественно поведя рукой. – И когда-нибудь, сынок, всё это станет твоим».

Во время ежедневных прогулок вниз к «Поместью» горе и чувство утраты вроде бы отпускали Робинсона; солнечный свет приносил успокоение. Гэндальф активно обнюхивал кусты и пытался пометить каждый из них. Он отважно тявкал, когда слышал что-то в лесу, но всякий раз подбегал поближе к Робинсону. Поводок был нужен только из-за мертвых белок и бурундуков. Их Гэндальф метить не собирался; но он хотел поваляться в том, что от них осталось.

Дорожка к «Лесному поместью» ответвлялась от дороги, проходящей через кэмпинг, где теперь одиноко жил Робинсон. Когда-то съезд на эту дорожку был перекрыт, чтобы не допускать праздных зевак и людей, ищущих работу, таких, например, как он сам, но теперь ворота были всегда открыты. Дорожка с полмили извивалась по лесу, где косые, пыльные столбы света казались такими же старыми, как высокие ели и сосны, сквозь кроны которых свет просачивался, пробегала мимо четырех теннисных кортов, огибала поле для гольфа, и делала за конюшней петлю – туда выводили на прогулку лошадей, которые теперь лежали мертвыми в своих стойлах. Коттедж Тимлина был на дальней стороне поселка – скромный домик с четырьмя спальнями, четырьмя ванными комнатами, джакузи и собственной сауной.

– Зачем тебе нужны были четыре спальни, если ты жил один? – спросил его однажды Робинсон.

– Не знаю, и никогда об этом не задумывался, – сказал Тимлин, – но здесь во всех коттеджах по четыре спальни. Кроме «Наперстянки», «Тысячелистника» и «Лаванды». В них – по пять. К «Лаванде», кроме того, пристроен боулинг. Что называется, со всеми удобствами. А вот когда я ребенком приехал сюда с моей семьей, нам приходилось бегать в уборную во дворе. Святая правда.

Робинсон и Гэндальф обычно находили Тимлина в кресле-качалке на широком крыльце «Вероники», где он читал книгу или слушал свой Ай-пад. Робинсон отцеплял поводок от ошейника Гэндальфа, и пес – простая дворняга, никаких явных признаков породы, за исключением висящих как у спаниеля ушей – прыгал вверх по ступенькам, чтобы его приласкали. Погладив собаку, Тимлин осторожно потягивал за серо-белую шерсть в разных местах, и когда шерсть оставалась на месте, всегда произносил одно и то же: «Замечательно».