Андрей Лях: Реквием по пилоту

Авантюрист не думал и не догадывался о том, что, может быть, как раз в эти минуты стараниями расторопных стимфальских служб его родная дочь летит бок о бок со своим самым верным поклонником в темноте и стуже одного холодильника, запаянная в прозрачный пластик, что глаза ее закрыты, а правый висок и темя благодаря искусству особых специалистов выглядят почти натурально. Рамиреса волновали иные догадки, и, если бы его расспросить, он высказал бы довольно интересные соображения.

Почти магически он предчувствовал, что его музыкальная империя, лишившись верховного руководства, в скором времени рассыплется на удельные княжества, которые начнут между собой самую настоящую феодальную склоку за падающие доходы. Он почти наверняка знал, что силы, разбуженные всемогущим начальником Четвертого управления, известным под именем Скиф, в самое ближайшее время выйдут из-под контроля, негласно оборвут и похоронят Скифову карьеру, и под ударом чьей-то неведомой руки он навеки сложит буйные электронные кости.

Что же касается Звонаря, то уж тут-то все ясно до последней детали. Этот чудила долго раздумывать не станет, а завернет свои девяносто шестые десятизарядки (вот уж топорный-то символ вольной жизни!) в какой-нибудь свитер и на попутках потащится на Тратеру. Денег, по своей идиотской принципиальности, возьмет полкопейки и будет на бобах искать вдохновения, просветления и еще невесть чего. Короче, это уж точно — первое, что предстоит увидеть возле стародавних тайников знаменитого Соборного дуба, — это разномастную бороду приятеля и компаньона. И прекрасно, и пусть себе — вдвоем намного веселее.

О ком Рамирес совершенно не волновался, так это о жене. Прощай, Снежная королева! Ты, конечно, первым делом ринешься искать банковские счета и найдешь, что положено. А чего не положено, не найдешь, сколько ни ищи: у тебя самой достаточно, и уж кто-кто, а ты не пропадешь. Спустя какое-то время, сейчас ох как трудно сказать, когда именно, в некоем тихом местечке появится никому не знакомый, но чрезвычайно обаятельный человек (с настоящими документами), и этому человеку очень понадобятся деньги. Его никак нельзя обездолить.

А дочь… Честно говоря, пора отдохнуть от этого несуразного отцовства. Вот уж, что называется, пустые хлопоты. Что она там ему наговорила в последний раз? Где-то, через много лет, они встретятся, она ему что-то расскажет об их жизни… вздор какой-то. Нет уж, прощай, дорогая дочурка. Радости от тебя было немного. Разбирайся-ка сама со своими сложностями.

Пиредра засмеялся.

Все!

Первый снег выпал второго ноября, ночью. Нехотя, словно с трудом, рассвело, и проступил лес — еще желто-багряный, но с белыми полянами и травой, сплошь схваченной игольчатым инеем. На шоссе, там, где не было остановки, а стоял щит с надписью «Территория правительственного объекта. Проход запрещен», притормозил аэропортовский автобус, и единственный пассажир — плотный пожилой человек в меховой куртке, с «дипломатом» в руке — тяжело соступил на землю. Автобус уехал, а человек спустился с шоссе, прошел под щитом и побрел через лес, который здесь уходил вниз, следуя за пологим склоном, там сливался в одну пеструю осеннюю полосу, а дальше вновь поднимался вверх, скрывая вершины холмов, и в той дали над ним вырастала в хмурое небо стеклянная колонна Института Контакта.

Человек с «дипломатом» был Диноэл Терра-Эттин, отец Эрлена, тот, чье имя долгое время считалось символом Контакта, а также символом Контакта второго и третьего порядка, и шестого максвелловского уровня, и много еще чего. Для целого поколения ветеранов ИК он был центром бесконечных сплетен, скандалов («Слыхали, что отчебучил?») и непрерывного женского сюсюканья («Ах, наш милый Динчик!»). Портреты его в ту пору обошли обложки всех журналов.

Те времена давно прошли. Мало он теперь похож на те свои портреты. На них он если и не был писаным красавцем, то уж юным и неодолимо привлекательным несомненно, с шальной искрой в глазах, способной воспламенять сердца женщин любого возраста и воспитания. Волосы с рыжим огнем, дерзость и загадка во взоре, белозубая улыбка, избытка мужественности, правда, не ощущается, зато очарования хоть отбавляй.

Теперь… Теперь — старый кабан, потрепанный годами и собачьими клыками. От шевелюры остался седой ежик, сплошные морщины захватили даже веки, шея, как у ящера, под глазами мешки в узоре. Старик, да еще здорово пьющий старик. Какая уж там искра.