Роберт Силверберг - Сон и забвение

Потрескивание и скрип возобновились. Потом из шума и мрака прорезался голос монгола. Он звучал ясно и четко.

— Где ты, голос? Говори со мной.

— Здесь, — ответил я. — Ты меня слышишь? Скрип, визг, шипение. Потом:

— Голос, что ты такое? Смертный или князь Господина? Последние слова поставили меня в тупик. Я достаточно хорошо владею языком халха, но возможности говорить на нем имел мало. К тому же здесь существовала проблема контекста.

— Какой господин? — спросил я в конце концов. — Какой князь?

— Есть только один Господин, — с невероятной силой и убежденностью ответил монгол, выделяя каждый слог; в его тоне отчетливо прозвучала и заглавная буква. — Я Его слуга. Ангелосы — его князья. Ты ангелос, голос?

Ангелос? Это греческий. Монгол спрашивает меня, являюсь ли я ангелом Божьим?

— Я не ангел, нет, — ответил я.

— Тогда как же ты можешь вот так со мной разговаривать?

— Это как бы… — Я замолчал. Не мог вспомнить, как на языке халха будет «чудо». В конце концов нашел выход. — Это по высокой милости небес. Я говорю с тобой издалека.

— Насколько издалека?

— Скажи мне, где ты. Хрип, треск, свист.

— Повторяю. Где ты?

— Новый Рим. Константинополь. Я удивленно вытаращил глаза.

— Византия?

— Византия, да.

— Я очень далеко оттуда.

— Насколько далеко? — настойчиво повторил монгол.

— Много-много дней езды верхом. Очень много. — Я заколебался. — Скажи, какой сейчас год там, где ты.

Визг, скрежет, бормотание.

— О чем вы разговариваете? — спросил Хедли.

Я сердито замахал на него рукой — дескать, молчи.

— Год, — повторил я, — Скажи, какой сейчас год.

— Все знают, какой сейчас год, голос, — презрительно ответил монгол.

— Скажи мне.

— Год тысяча сто восемьдесят седьмой от Рождества нашего Спасителя.

Я вздрогнул. Нашего Спасителя? Все более и более жутко. Монгол-христианин? Говорит со мной по космическому телефону из двенадцатого столетия? Помещение вокруг стало расплываться, теряя материальность, словно было соткано из дыма. Локти болели, в левой щеке возникла пульсация. Для меня эти сутки были ужасно долгими. Я устал до того предела, когда стены плавятся, а кости размягчаются. Джо дергался передо мной, словно в пляске святого Вита.

— Как твое имя? — спросил я.

— Петрос Алексиос.

— Почему ты говоришь на халха, если ты грек?

Долгое молчание, нарушаемое только адскими статическими помехами.

— Я не грек, — пришел наконец ответ. — По рождению я монгол-халха. Но меня вырастили христиане среди христиан. С одиннадцати лет, с тех пор, как отец послал меня к воде и я был взят. Раньше меня звали Темучин. Теперь мне двадцать, и я познал Спасителя.

Хватая ртом воздух, я прижал руку к горлу, будто его пронзило прилетевшее из тьмы копье.

— Темучин… — с трудом выговорил я.

— Мой отец, Есугей, был вождем клана.

— Темучин, — повторил я, качая головой. — Сын Есугея.

Вой. Бульканье. Шипение.

Потом ни помех, ни голоса, лишь мертвая тишина.

— С тобой все в порядке? — спросил Хедли.

— Похоже, пропал контакт.

— Да, только что прервался. Ты выглядишь так, будто у тебя закоротило мозг.

Я дрожащими руками стянул с себя шлем.

— Знаешь, может быть, та французская женщина — действительно Жанна д’Арк.

— Что?

— Это вполне возможно, — устало ответил я. — Все возможно, не так ли?

— Черт побери, что ты хочешь сказать, Майк?

— Почему бы ей не быть Жанной д’Арк? Послушай, Джо. Теперь я тоже свихнулся, прямо как ты. Знаешь, что только что случилось со мной? Я разговаривал по твоему треклятому телефону с Чингисханом.

Я сумел урвать несколько часов сна, отказавшись рассказывать Хедли что бы то ни было, пока не отдохну. Мой тон не оставил ему выбора, он понял это мгновенно. В отеле я погрузился в сон, словно кит в морские глубины, надеясь не вынырнуть на поверхность до полудня. Однако укоренившаяся привычка взяла свое, и я проснулся в семь, окончательно и бесповоротно, не чувствуя себя отдохнувшим. Позвонил в Сиэтл и сказал Элейн, что задержусь в Лa-Джолле немного дольше, чем рассчитывал. Она забеспокоилась. Не из опасения, что я могу пуститься во все тяжкие — нет, только не я! — но потому, что голос у меня звучал как с похмелья.

— Ты же знаешь Джо, — сказал я. — У него здесь информация поступает круглосуточно.

Больше ничего я ей говорить не стал. Когда полчаса спустя я спустился к завтраку, голубой лабораторный фургон уже ждал меня у отеля.

Хедли, похоже, спал прямо в лаборатории. Взъерошенный, с покрасневшими глазами, он тем не менее был готов действовать и метался по комнате, как маленькая собачка.