Кристофер Прист - Опрокинутый мир

Я оказался в сырой полутьме и запнулся на неровном полу. В воздухе стояли густые мощные запахи, и, хотя я еще слышал пульсирующие басы музыки, вокруг было много других звуков. Интересно, что я слышал голоса мужчин: кричащих, смеющихся, жалующихся. Каждый голос был повышен: который в гневе, который в восхищении или настойчивости. Что-то по другую сторону стены коридора тяжело и нерегулярно билось в стены.

У меня осталось ощущение хаоса, событий, вышедших из-под контроля.

Мы прошли по коридору короткое расстояние до какой-то двери — она открыла ее и ввела меня внутрь. Я ожидал найти какую-нибудь постель, но в комнате не оказалось ничего даже отдаленно похожего на будуар. Не было даже кушетки или подушек на полу. Вдоль одной стены застенчивым рядком стояли три деревянных стула — и это было все.

Она сказала:

— Теперь подожди.

— Подождать? Чего? И сколько?

— Сколько ты ждешь своей мечты во сне?

— Нет! У меня нет времени!

— Ты такой нетерпеливый. Еще минуту, а потом следуй за мной!

Она показала на еще одну дверь, которую я до того момента не замечал, потому что она была выкрашена в тот же тускло-красный цвет, что и стены. Слабый свет единственной в комнате лампочки помогал скрывать ее еще больше. Она подошла к двери и вошла в нее. Я видел, как она забросила обе руки за голову и сняла свою порванную майку.

Я мельком увидел ее голую согнутую спину, небольшие выпуклости позвоночника, потом она скрылась из виду.

Оставшись в одиночестве, я начал расхаживать туда-сюда. Сказав мне подождать одну минуту, она понимала это буквально? Я что, должен проверять по часам или досчитать до шестидесяти? Она бросила меня в состоянии нервного напряжения. Что еще ей надо сделать в этом дальнем убежище, кроме того, чтобы снять шорты и приготовиться для меня?

Я нетерпеливо открыл дверь, преодолевая давление пружины. Там было темно. Слабый свет из комнаты позади был не такой сильный, чтобы хоть что-то увидеть. У меня было ощущение чего-то громадного в комнате, но я никак не мог ухватить очертания. Я пробовал вокруг себя руками, нервничая в темноте, пытаясь обострить свои чувства, оторвав их от привязчивых запахов и бесконечной пульсирующей музыки, приглушенной, но все-таки громкой. Насколько я мог судить, я находился в комнате, а не в еще одном коридоре.

Я пошел глубже, нащупывая, что впереди. Позади меня дверь закрылась пружиной. Немедленно в углах потолка включились яркие софиты.

Я был в будуаре. Изукрашенная постель — с громадным резным деревянным балдахином, необъятными громоздящимися подушками и изобилием сверкающих сатиновых простыней — заполняла большую часть комнаты. Женщина, но не та молодая шлюшка, что привела меня сюда, лежала на постели в позе сексуальной непринужденности и доступности.

Она была нагой, лежа на спине, закинув согнутую руку за голову. Лицо ее было повернуто в сторону, рот открыт. Глаза закрыты, губы влажные. Громадные груди бугрились, глядя сосочками в разные стороны. Она подняла одно колено и слегка отвела ногу в сторону, открывая себя. Ладонь лежала на лоне, кончики пальцев слегка согнуты, немного погрузившись в расщелину. Прожекторы держали ее и постель в ослепительном фокусе сияющего белого света.

Этот вид заморозил меня. То, что я видел, было невозможно. Я уставился на нее, не веря себе.

Она улеглась в живую картину, которая была идентична, не просто похожа, а идентична той, что я прежде видел в воображении.

Картина была оттуда, где находился единственный фрагмент моего прошлого: я вспомнил первый день, когда я оказался в полутьме подвала галереи Джетры. Я прижимал свои дрожащие пальцы подростка, свои ладони, свой вспотевший лоб много раз к одной из наиболее печально известных тактилистских работ Акиццоне: «Сте-Августина Абонданаи».

(Я вспомнил название! Как?)

Эта женщина была Сте-Августиной. Репродукция, которую она представляла, была превосходной. Не только она была точной репликой, но так же и сделанное ею расположение простыней и подушек — складки сатина в резком свете сияли в точности, как на картине. Длинная блестящая полоска испарины, проходящая меж ее обнаженных грудей, была одной из моих самых сладострастных воображаемых картин.

Я был так поражен этой находкой, что на мгновение забыл, почему я нахожусь здесь. Многое немедленно и однозначно стало мне ясно: что она, к примеру, не та молодая женщина, которую я видел снимающей порванную майку, не была она ни одной из тощих женщин в радионаушниках, что поймали меня на танцплощадке. Она была более зрелой, чем худая девушка в майке, и на мой взгляд во много раз красивее, чем все остальные. Но самым смущающем была та тщательно подготовленная поза, в которой она развалилась на гладких простынях постели, — сознательная ссылка на воображаемую картину, которую только я и мог видеть. Это была связь, которую я не мог объяснить и от которой не мог отвязаться. Ее поза — это просто совпадение? Или они каким-то образом читают мои мысли?