Джефферсон Свайкеффер - Паутина будущего

И надо отдать ему должное, это, кажется, сработало. Стенелеос помолчал немного, а затем лукаво посмотрел на него:

— Что ты имеешь в виду?

— Разве нет таких людей, которые, потеряв жизнь, только улучшили бы этот мир?

Позади него Валентин слегка закашлялся, скорее от удивления, чем от возмущения или страха. Но, во всяком случае, было очевидно, что он считает данную постановку вопроса скандальной. Сама мысль не была ему чуждой, он определенно принадлежал к людям, очень разборчивым в тех, кто его окружал. Но Валентина поразила безрассудная смелость, с которой Мэддок потребовал ответа от Стенелеоса. Перед ними стояло неизмеримо более сильное существо; сам Валентин никогда не осмелился бы задать ему подобный вопрос. Он слегка отодвинулся от Мэддока.

Стенелеос молча смотрел сверху вниз на Мэддока, и в его взгляде чувствовалось насмешливое одобрение. Мэддок, ничуть не обескураженный, ожидал ответа.

Наконец прозвучали слова.

— А ты — такой человек? — спросил Стенелеос.

Мэддок, держа руки на бедрах, немного выступил вперед.

— Что? Что это такое вы спрашиваете? Был бы мир лучше без МЕНЯ?

— Да, был бы он лучше?

Второй раз за сегодняшнее утро Мэддок был выбит из привычной колеи тихо произнесенным ответом. Мир без Мэддока О'Шонесси?! Что бы это значило? К нему вернулись дурные мысли прошедшей ночи, и он вновь почувствовал горький вкус одиночества. Он опустил голову и тихо промямлил:

— Должен признать, что, наверное, спасать жизни более благоразумно, чем отнимать их.

Последнее слово было за Стенелеосом. Для Мэддока было странно видеть, насколько честным было его странное, нечеловеческое лицо. Оно светилось чувством убежденности, но свет этот был не божественным сиянием, как некоторое время назад, а вполне земным, доступным для понимания простого смертного, каким был Мэддок. Но от того не менее торжественным.

— Каждая жизнь, — сказал Стенелеос почтительным голосом, — и каждая душа имеют непреходящую ценность. Нет цены, которую нельзя было бы заплатить за то, чтобы спасти одного мужчину или одну женщину от смерти. Чтобы спасти одну жизнь, — заключил он, и в этих тихо произнесенных словах чувствовалась несокрушимая воля, — ты должен быть готов пожертвовать целым миром.

«Святая правда, — непочтительно подумал Мэддок, — но мир этот очень беден и холоден. Сколько человек умерло за то время, пока ты бормотал свою о-ч-чень благородную речь?» Эти мысли, правда, Мэддок оставил при себе.

И это было правильно. Что-то затевалось, и Мэддок со стоящими на шее от страха волосами чувствовал это. Время разговоров кончилось, как и время разведения костров и поедания жареной рыбы. Его палка и ящик со снастями были где-то на берегу речки, но сейчас это уже не имело значения. Воцарившееся молчание было до предела наэлектризовано. Он чувствовал, что это затишье перед катастрофой. Он застыл от напряжения, от вызывающего тошноту страха.

Вот оно! Мэддок вплотную придвинулся к Валентину; он стоял, весь охваченный чувством благоговейного страха. Стенелеос, весь черно-белый, поднял руки с широко расставленными, покрытыми с тыльной стороны мехом пальцами. Он сделал широкое движение руками, словно актер, закрывающий занавес, — и лес исчез, пропал из виду. Весь мир вокруг них покрылся рябью, как лужа, в которую бросили камень. Земля, могучие черноствольные дубы и даже бледное, покрытое облаками небо словно покрылись огромными морщинами и затем исчезли.

Вокруг них, там, где стоял обыкновенный земной лес, теперь возникла величайшая бездна — полная пустота.

Звуки также в какой-то момент начали искажаться и дрожать. И самый постоянный из них — шум леса — стал ослабевать и изменился самым фантастическим образом. Затем наступила тишина.

Мэддок ослеп, но только на какое-то мгновение. Когда он вновь приобрел способность видеть и убедился, что его тело по-прежнему при нем, то обнаружил, что находится в совершенно другом месте.

Он стоял, если, конечно, это место вообще существовало, в высоком, просторном, воздушном пространстве, похожем на пузырь, освещенном со всех сторон своим собственным светом. Определить истинные размеры этого огромного пузыря было затруднительно, так как обзор был со всех сторон закрыт толстыми, похожими на веревки нитями волокнистой паутины. Они были какие-то бледные и бесцветные, словно холодные плоские белые кости. Они тянулись до тех пор, пока не превращались в узлы где-то почти за пределами видимости.