Евгений Сыч - Знаки

- Знаешь, за что я здесь, лейтенант? - продолжал Амаута. - Тебе сказали? Я здесь, потому что хотел дать народу возможность обмениваться знанием. То, что сейчас знает один, могли бы узнать все. Крупицы знаний каждого собирались бы воедино и становились общим достоянием. Ты мог бы разом получить все, что ценой долгой и трудной жизни узнал твой генерал! И люди не скрывали бы своих знаний: всегда хочется, особенно, в конце жизни, передать другим то, что накопил. Чтобы не пропало, продолжало жить в других, если бы-это вышло - может быть, ты стал бы генералом, лейтенант, не дожидаясь седин. Скороспелым лейтенантом-генералом нового правительства. А потом твои батальоны и полки, дивизии и армии разбил бы в пух какой-нибудь сапожник или кузнец, получивший те же военные знания. И он бы обязательно разбил тебя, потому что стал бы военачальником по призванию, а ты - ты офицер только потому, что не мог иначе: дедушка был вояка и отец - кадровый офицер, тебе просто некуда было деваться, лейтенант, вот ты и в армии. Так что радуйся, из моей затеи и в этот раз ничего не вышло, а то пришлось бы тебе в тридцать лет осваивать новую профессию. Вот почему ты сжигаешь меня связанного, лейтенант, - чтобы наверняка сохранить денщика и домик в первой зоне. Чтобы сменить домик на дом, больше и роскошней. Чтобы обвешаться орденами за то, что совершат солдаты, которых ты пошлешь на смерть. Чтобы получить пенсию - такую же, как у деда или, желательно, большую. Персональную. Так как, шевалье, руки не чешутся огонь зажечь? Ведь это ты меня сжигаешь, в конечном счете! Не терпится, наверное?

- Пачкаться! - неожиданно, ругая себя за невыдержанность, почти не шевеля тонкими губами, отозвался лейтенант. - Народ тебя сожжет, сам.

- Ну-у, - посожалел о лейтенанте Амаута. - Разве можно верить в этот анекдот, молодой человек? Главное - толпу собрать, а в ней десяток можно найти для чего угодно. Скажи им, что на шест надо забираться, кто выше, и полезут. Скажи, что надо магазины грабить или гимны петь, что это-де насущная необходимость и требование времени - ограбят и запоют. Или, скажешь, нет? Заметь, удобная форма: требование времени. Потом начнут выяснять, кто виноват, кого судить - а некого. Время было такое, жестокое, суровое, не люди - звери, а зверей - тех и вовсе выбили. Думаешь, на шест лазить - не человека убивать? А убивать - это даже интересней. Особенно, безнаказанно, особенно, если за это еще и похвалят. Хочешь, эксперимент проведем: давай тебя привяжем к столбу. И тебя сожгут, ахнуть не успеешь.

Между тем на площади стал собираться народ. Пришел откуда-то жрец с помощниками, которые сноровисто соорудили небольшой костерок невдалеке от помоста. Головнями из него, когда придет время, будет подожжен большой костер. Здоровые, хмурые ребята-носильщики притащили Святейшего в кресле под балдахином. Зеваки с периметра решительно устремились к центру площади, ближе к событиям.

Наконец народ повалил валом, и сразу стало тесно. Лейтенант вытянулся и закаменел, сейчас он даже слегка поблескивал на солнце, как будто его ненадолго окунули в жидкий азот.

- Давай-давай, лейтенант, - подбодрил его Амаута, - старайся! Близок твой час. Ты уж не ударь в грязь лицом, оправдай затраченное. Зря, что ли, тебя двадцать лет калорийно кормили и квалифицированно учили? - Лейтенанта слегка покорежило. - Ничего - утешал его въедливый голос, - это еще только игрушки. Вот в следующий раз тебе, как оправдавшему высокое доверие, поручат убрать кого-нибудь без лишнего шума, или дикарей усмирять пошлют, за то, что на луну, мерзавцы, молятся и податей платить не хотят. А что ты думал, служба - развлечение? Маневры? Занятия физкультурой?

Звон гонга над площадью погасил все остальные звуки, как магниевая вспышка гасит свет. Насторожилась тысячеголовая масса. И к Амауте пошел жрец, и гнусавя, стал тыкать в лицо что-то священное. Амаута глядел на него с сомнением, соображал, каяться все-таки или не каяться?

- Не так бойко, святой отец, - решительно сказал он, - а то ты мне зубы повредишь этим предметом. Отойди, не засти. Покаяться хочу перед народом в страшных грехах. "Такая трибуна, - подумал он. - Такая широкая и представительная аудитория. Грех совершу, если не воспользуюсь. Большой грех".

- Народ! - обратился он к толпе. "Какой голос", - уважительно подумали лейтенант и Святейший одновременно.

- Народ! Я нес тебе большую правду, да не донес. Отобрали они, - Амаута обвел глазами первый ряд почетных гостей, - ее у меня, спрятали. Казните меня теперь!