Александр Сапаров - Личный лекарь Грозного. Прыжок в прошлое

Антоний проницательным взором, как будто читал все сомнения написанные у меня на лице:

— Давай рассказывай Сергий, что ты у меня наглядел?

— Владыко, плохие дела у тебя. Есть под печенью желчный пузырь, так вот полон он камней, и один камень выход из пузыря закрыл, если этот пузырь не снять, то он лопнет и вскоре умереть придется.

Митрополит пожевал пересохшими губами и произнес:

— Ну, а ты раб божий, что можешь предложить?

— Владыко, могу я предложить, снять этот пузырь, только болезнь ослабила тебя и от дурман-водки моей можешь ты не проснуться.

Антоний поднял глаза на окружающих:

— Все слышали, что Щепотнев говорил. Так вот думаю я, что лучше от дурман — водки не проснусь, а если Господь бог решит, что жить мне еще нужно, то жив буду. Давай лекарь делай свое дело.

Через три часа, митрополит уже раздетый лежал привязанный к операционному столу у меня в больничке. Все подворье было заполнено монахами, которые молились и крестились за здравие Антония. А отец Варфоломей уже служил внеочередную службу в забитой до отказа домовой церкви.

Ну, вот пришел час первого настоящего испытания для меня и моих помощников. Сегодня их у меня было пять человек, стоявших в холщовых балахонах, и масках. По моей команде одни из них начал давать наркоз. Второй лекарь стоял рядом с подобием мешка Амбу, сделанного из тонких рыбьих шкур. Третий контролировал пульс и частоту дыхания, а четвертый и пятый ассистировали мне. Операционное поле было уже отграничено и обработано йодом.

Я мысленно перекрестился и начал разрез, выдрессировал я своих помощников хорошо, не успел я протянуть руку, как в ней уже был иглодержатель с иглой и ниткой. Быстро перевязав сосуды и просушив рану, я открыл брюшную полость и вручил расширители одному из ассистентов.

Дальше я все делал, как на автомате — выделение пузырного протока, его перевязка, перевязка пузырной артерии, и только коротко прошипел сквозь зубы, когда мне дали в руку иглодержатель с шелком:

— Вашу мать, с кетгутом дай.

Затем осторожно выделил сам пузырь из серозной оболочки, выложил его на приготовленную плошку. Когда я начал гемостаз оставшейся полости мне сообщили испуганным голосом:

— Сергий Аникитович митрополит дышать перестает.

Я похолодел.

— Давайте быстро, как я учил, маску на лицо и дышать! Дрожащими руками мой ученик начал качать мешок.

— Какой пульс, — крикнул я.

— Пока один раз на счет сто один- сто два.

Так наркоз у нас прекращен, дыхание пока искусственное, я ушиваю операционную рану, оставляю стерильные холщовые тампоны, увы, резиновых дренажей пока нет.

А теперь дышать и дышать, увы, никаких стимуляторов дыхательной и сердечной деятельности у меня нет. Вдруг мне показалось, что впалая грудь митрополита слегка поднялась не во время сжатия мешка.

— Георгий погоди не качай!

И на наших глазах Антоний вздохнул сам, затем еще раз, я проверил пульс, который был по моим прикидкам уже шестьдесят в одну минуту.

Постепенно больной порозовел, видимо артериальное давление немного поднялось. И, похоже, наркоз перешел уже в постнаркозный сон.

Я, в насквозь мокром халате, взял плошку с пузырем и разрезал его скальпелем и вылил содержимое в баночку. Развернув пузырь, я увидел большой пролежень во входе в пузырный проток, да, еще немного и перитонит старику был бы обеспечен. Мои же ученики с удивлением впервые в жизни смотрели на желчные камни.

Когда я вышел из операционной, на меня уставились колючие взгляды нескольких сановитых монахов.

— Пока все хорошо милостью божьей, — сказал я, — все, что нужно сделал. Теперь надо только молиться Господу, чтобы даровал нашему митрополиту выздоровление.

Пришлось проявить настойчивость, поскольку митрополита не хотели оставлять у меня. Но с этим решилось очень просто, я сказал, что в таком случае за все последствия такого действия будет отвечать тот, кто это решил, и все монаси сразу потупили свои взоры. Так, что, оставив несколько человек, для ухода и присмотра все остальные разъехались по своим местам обетованным. Я же остался наблюдать за все еще спящим митрополитом. К сожалению доверить кому — либо наблюдение я еще не мог. И мне предстояла бессонная ночь. Антоний долго не просыпался, но все же он, наконец, открыл глаза и первым делом, болезненно скривясь, прошептал:

— Ну как все прошло?

— Владыко, все милостью божией пока хорошо, вот испейте воды прохладной, — и я поднес стакан с водой к губам митрополита, тот мелкими глотками выхлебал его и устало закрыл глаза. Два монаха, сидящие рядом на скамье бдительно следили за моими действиями. Мне же оставалось только сесть рядом с ними и присоединиться к их молитве. Антибиотиков у меня не было, ничего у меня не было и мне, как и всем остальным, оставалось только уповать на небеса.