Леонид Смирнов - Чужими руками

— Сколько надо ждать? — мысленно спросил Платон свой микрочип.

— Вечность, — буркнул тот. — Нет ответного сигнала.

— Что же делать?

— Возьми другое «яйцо».

Рассольников беспомощно поглядел на Серого Лиса.

— Есть проблемы? — спросил тот.

Платон нагнулся к «зародышу», начал его гладить и, прижавшись щекой к поверхности, зашептал, раз за разом повторяя:

— Ну давай, сыночек, просыпайся.

Кнутсен посмотрел на него, как на идиота, но махнул рукой и ушел в дом.

Прошел час. Толку по-прежнему никакого. Утомившись, Рассольников сел на каменный пол беседки. «Так не бывает г — думал он, раскачиваясь, как китайский болванчик. — Выжить во всех передрягах, бежать из плена, отбить три атаки и споткнуться на ровном месте!»

Вдруг активатор слабо пискнул и зажег красный огонек на рукояти: «Живем, черт возьми! Есть бог на свете!» Вскочив на ноги, Платон от радости саданул кулаком по мраморной колонне.

— Жи-вем!!! — крикнул он спецагенту.

— Полундра! — воскликнул микрочип. — В укрытие!

— Не паникуй, — успокоил его археолог. — Там долгая перестройка.

Серый Лис высунул голову из окна.

— Что за буза?

— Процесс пошел! — Археолог снова ударил по колонне и ушиб костяшку мизинца.

— Сейчас приду, — натренированно спокойным голосом сказал Кнутсен и, с грохотом и звоном распахнув окно, выпрыгнул в сад.

«Яйцо» лопнуло спустя два часа — в разгар запылавшей звездами тропической ночи. Раздался пронзительный звук, похожий на звон матричного синтезатора, когда он выплевывает из рабочей зоны готовый предмет. Затем внутренность беседки озарилась оранжевым светом, ее блестящие колонны четко выделялись на фоне темных древесных стволов. Археолог увидел множество красноватых огоньков, медленно ползающих вокруг «яйца». Его оболочка прорвалась, и зародыш принялся осваивать подножный корм.

Огоньков становилось больше, они двигались все быстрее. Послышалось жужжание и визгливый скрежет — отростки зародыша проникали в камень и землю и начинали их переваривать. Беседка оплывала, как подтаявший торт-мороженое. Атомы ее вещества совершали превращения, о которых веками мечтали древние алхимики. Камень потек, и вскоре остатки беседки стали просто кучей не пойми чего. Она светилась красноватым светом и шевелилась, будто разворошенный муравейник. От кучи отделились и поплыли в звездное небо клубы светящегося дыма. И вот уже в саду полыхало дрожащее зарево. Рассольников и Кнутсен с замиранием сердца следили за вылуплением с заднего крыльца особняка. Клубы дыма взлетали все выше и чаще, треск, скрип и жужжание слились в дребезжащий гул. Суетящиеся в саду красные огоньки образовывали цепочки, похожие на ручейки раскаленной лавы, вытекающие из жерла вулкана. Можно было различить что-то огромное и горбатое, качающееся, словно лодка на волнах. Волны горячего воздуха катились во все стороны, и вот уже людям стало невмоготу — они разделись до трусов, но не захотели уйти под защиту стен.

— Папа! — закричал биомех на весь пустырь, когда рассеялось облако дыма. — Папа! Где ты?!

Серый Лис делал вид, что ничего не слышит. Платон чертыхнулся про себя, спустился с крыльца и побрел через сожранный сад. Биомех был взрослого размера, с розовой, поросшей нежным пушком кожей. От него валил белый пар, и еще в воздухе стоял ощутимый запах грудного молока.

«Бред какой-то! — думал археолог, подходя к кораблику. — При чем здесь молоко?» Молоком от биомехов пахнуть не должно — ни грудным, ни кислым, ни сгущенным. Это была хитрая уловка новорожденного — первая, но далеко не последняя.

— Папа! Папочка! — испуганным детским голоском продолжал звать биомех, даже когда Рассольников был всего в трех шагах.

— Привет, — сказал археолог. — Ну, чего ты кричишь?

— Я тебя зову, зову, а ты не идешь, — с обидой в голосе ответил кораблик.

Платон опешил: «Так, значит, это я — папочка! Я, а не покойный „Оболтус“, которого ищет механический малыш. Нет, так дело не пойдет».

— Ты ошибся, голубчик, — объявил он. — Я не твой папа, я — твой капитан.

— Мне не страшен океан, реки и моря. Моя папа-капитан. Кря, кря, кря, — дурашливым голосом пропел биомех.

Кнутсен расхохотался. Оказывается, он уже стоял у Рассольникова за спиной.

— Ты можешь только дурачиться или еще умеешь и летать? — буркнул Платон.

— Я знаю все, что знала моя мама, которую ты ласково называл «Оболтусом». Я помню все, что было между вами, — многозначительным тоном произнес кораблик.