Владимир Малов: На солнце ни облачка

— У нас в лаборатории первый тост всегда был — со свиданьицем! Ну, а все остальные — за любовь! У нас в лаборатории такие, знаешь, женщины были!

Примерно через три тоста «за любовь», как знал Веня, разговор должен был обратиться в сплошной монолог кандидата наук, слушать который было утомительно, но в который нельзя было вставить ни слова, потому что сосед говорил без пауз, отвлекаясь разве только на очередной тост.

Тема монолога определялась той же заложенной в соседа программой и всегда оставалась неизменной: это было будущее России. По убеждению кандидата наук, счастливое грядущее родной страны было за абсолютной интеграцией с Европой и полным отказом от прежних имперских амбиций. Это свое убеждение Алексей Васильевич и развивал в различных вариациях и периодах, очень часто повторяясь.

Красной нитью сквозь поток слов проходила мысль в общем не лишенная смысла, что у европейцев российским людям прежде всего надлежит научиться работать — так, как работают голландцы или шведы.

Правда, как в точности они это делают, кандидат наук знать не мог, потому что никогда не бывал ни в Голландии, ни в Швеции. Как, впрочем, и во всех других европейских странах.

— А теперь пьем за любовь! — объявил Алексей почти сразу же после первого тоста. — И начинай рассказывать, как там у них, в Барселоне?

— За любовь! — рассеянно отозвался Веня и выпил тоже.

Выпив вторую, он с удивлением почувствовал вдруг, что очень холодная водка идет совсем не так плохо, несмотря на то, что только десять утра. И почувствовал также, что ему действительно очень хочется рассказать соседу о Барселоне, несмотря на то, что голова занята другим.

На мгновение Веня прикрыл глаза и сейчас же словно бы воочию увидел перед собой веселый бульвар со счастливыми людьми и нескончаемыми цветочными рядами.

— Главная улица в Барселоне, — с чувством начал Веня, — называется Рамбла. И ведет она от площади Каталонии прямо к Средиземному морю…

— Да уж, — перебил сосед, мечтательно прищурив взгляд, — это тебе не море Лаптевых. Средиземное море, как песня звучит…

— Жаль, патриот Митрофаныч тебя не слышит, — пробормотал Веня машинально. — Он бы сейчас тебе за родное море Лаптевых…

Иван Митрофанович был сосед с одного из верхних этажей, пожилой бывший инженер почтового ящика, давно упраздненного. Он тоже занимался частным извозом, но трудился много больше, потому что его жена не входила в число владельцев супермаркетов. Орудием производства у Митрофаныча была старая-старая темно-серая «Волга».

Бывший инженер тоже нередко выпивал, в это время опять-таки размышляя о судьбах родного отечества. Но, по сравнению с кандидатом наук, придерживался иных, прямо противоположных взглядов.

У страны, как твердо верил Митрофаныч, был собственный, предначертанный свыше путь. Этот путь не имел ничего общего ни с путем запада, ни с путем востока. Он и должен был, в конце концов, привести самодостаточную страну Россию к невиданному величию, благополучию и процветанию. На зависть и страх всем остальным государствам.

Правда, как утверждал Иван Митрофанович, случиться это должно было еще не завтра: собственный путь тернист, противоречив и, само собой, недоступен для менталитета иных народов.

— Вот как раз из-за таких, как Митрофаныч, — сказал Алексей значительно, — мы с тобой и живем, как в какой-нибудь Гвинее-Бисау. Хотя, не исключено, что и там уже лучше, чем здесь, живут. Этих Митрофанычей в нашем государстве пруд пруди.

От сожаления, что от такого факта никуда не деться, Алексей Васильевич резко взмахнул рукой и продолжал дальше:

— Работать надо, как голландцы работают, а не языками чесать о собственном пути. Пришли уже собственным путем… сам знаешь куда. У Европы надо учиться, у них там все веками опробовано.

На лице кандидата наук еще резче появилось выражение досады, и он разлил водку.

— И чего ты Митрофаныча вспомнил? Давай-ка лучше опять за любовь!

Чокнувшись, выпив и закусив, Веня почти с наслаждением продолжал:

— Там, где кончается Рамбла, стоит огромный памятник Колумбу. Ты, Леша, возможно, и не знаешь, что король и королева Испании принимали Колумба после его первого плавания как раз в Барселоне?

— Не знал, — отозвался Алексей Васильевич. — Но, безусловно, случилось это неспроста. В Европе все правильно, потому что все опробовано веками. Ну, так расскажи, как Колумба принимали в Барселоне?

Веня продолжал рассказывать. Минуты через три Алексей снова налил и прервал его рассказ очередным тостом: