Татьяна Тарасова: Богиня судеб

- А скажи, старик, - слизывая с пальцев бараний жир, спросил Трилле, - не скучно тебе здесь? Вижу я, в округе никого нет - тут горы, там равнина, а там (он вздернул подбородок и попробовал доплюнуть до потолка) небеса.

- Скучать не приходится, - степенно ответил хозяин. - Правда, ближайшее поселение в трех днях пути отсюда, но зато разбойнички наведываются частенько.

- Разбойнички? - Повелитель Змей поперхнулся куском баранины и встревоженно посмотрел на Дигона.

- Ну да, - закивал старик. - Спускаются с гор, грабят путников, убивают, потом добро делят. В прошлый раз мне шапку подарили. Хорошая шапка!

Он проворно соскочил с сундука, на коем восседал, открыл крышку и вытащил пыльную, проеденную молью тряпку, прежде, видимо, скрученную в тюрбан. Так и оказалось. Повертев тряпку в руках, старик соорудил из неё именно тюрбан, водрузил на голову и важным взором обвел своих гостей.

- Тьфу! - с досадой сплюнул аккериец. - Ну и дурень ты.

- Дурень-то дурень, а выгоду свою имею, - напыжился противный старик. - Вот и барашка, от которого вы оставили только косточки, гости дорогие, мне те же разбойники приволокли. Они меня уважают! Почитают они меня!

Нешуточная обида овладела хозяином постоялого двора. Он видел, что его рассказ и его замечательная шапка произвели на путников весьма и весьма неприятное впечатление, а ожидал обратного. Увы, ни восторга, ни затаенного страха не смог он рассмотреть в их глазах. Дигон, а за ним и молодые люди, взирали на старика с отвращением, и, кажется, про себя решали - а не стоит ли запереть его в подвале до утра? Нет, этого он допустить не мог.

- А я их не уважаю, - лицемерно качая головой, сказал хозяин. - Вот что хотите со мной делайте, а я их не уважаю! Каждый день к Садоку и пророку его Халему обращаюсь: "Направьте на путь истинный этих бандитов, этих горных орлов общипанных, этих недоносков..." Но, - тут он, чудовищно переигрывая, вздохнул тяжело, и продолжил со слезой в голосе: - Не внемлют! Не внемлют моим мольбам! Вот потому и шастают злодеи по горам, по долам, вот и грабят люд честной, а потом ещё ко мне являются! А руки-то - в крови! В крови!!!

Старик вошел в свою роль и теперь орал самозабвенно, закатив глаза и потрясая корявым пальцем. Зрители были удовлетворены. Но если Дигон смотрел представление с искренним любопытством и лишь с малой долей брезгливости, ибо подобного повидал уже в жизни довольно, то Трилле и Клеменсина испытали немалое потрясение, что, в общем, тоже иногда полезно. Девушка прежде ещё не наблюдала такого наглого притворства, а Повелитель Змей к стыду своему понимал, как порою выглядит сам - и он был склонен к лицедейству, хотя и не столь примитивному; и ему приходилось изображать из себя страдальца, несправедливо угнетенного и обиженного, но - ради куска хлеба, а не из любви к искусству. Решив, что его цель все-таки оправдывает средство, Трилле несколько успокоился, и далее внимал уже с нескрываемым омерзением.

Старик между тем совсем зарвался. Прыгая посреди комнаты с пеной у рта, он обрушивал на разбойников все ругательства и оскорбления, какие только знал, взывал к богам, пророкам и почему-то драконам, кои вообще никакого отношения к происходящему не имели, умолял покарать злодеев, проклятых людьми и им лично - то есть вовсю старался понравиться своим гостям.

Но время шло, и уже Дигон, который устроился очень удобно (развалившись в кресле, взгромоздив ноги на стол и длинным ногтем мизинца ковыряя в зубах), начал позевывать. Его суть всегда была гармония, а потому родная сестра её - мера - держала в полном порядке внутренние весы аккерийца. Сейчас он чувствовал, что старик перебрал: ему пора уже было заткнуться и дать гостям отдых, а он все дергался в конвульсиях и вопил как недорезанный.

Когда Трилле и Клеменсина в очередной раз вздрогнули от дикого взвизга лицедея, Дигон, усмехнувшись, решил наконец прекратить это представление. Но только он открыл рот, дабы велеть старцу закрыть рот, как чуткое ухо его уловило некое движение где-то сбоку - то ли в углу, то ли за окном.

Твердые губы Дигона исказила злобная ухмылка. Самый зоркий глаз не заметил бы, как соскользнула его правая рука к поясу, как пальцы сжали рукоять верного меча... В следующий миг он уже стоял на ногах, и не у своего кресла, а возле двери. Полная тишина, особенно слышная оттого, что старик в страхе смолк, оглушала. В ней не было ни шороха, ни чужого дыхания - только напряжение и тревога.

Широко раскрыв глаза, смотрели за аккерийцем его спутники. После выступления старика у них не оставалось сомнения в том, что сюда явились разбойники, и Дигону каким-то образом удалось почувствовать - именно почувствовать, ибо сами они ничего не слыхали - их приближение.