Татьяна Тарасова - Седьмая невеста

Дверь скрипнула, выпуская позднюю гостью. Не заметив Бандурина, который стоял в углу коридора, девушка быстро пробежала к выходу и вскоре скрылась в темноте. Лица её евнух не смог разглядеть, но, мельком увидев профиль, узнал соперницу: то была Алма, столь неблагоразумно отпущенная Кумбаром Простаком из императорских невест. Не скрипача ли имел в виду старый солдат, наказывая девушке "целовать его крепче"? Бандурин сморщился от ревности, сдавившей холмистую грудь его, и, стараясь не слишком заметно колыхать жирами, вошел в освещенную одною свечой комнату юноши.

*

- Хр-р-р... Мр-р-р... Ур-р... О, красивый и отважный орленок, парящий в небесах над Шудуром! Весь день помышляю узрить твои глаза, твои руки и гибкий стан... - бормотал Бандурин, переминаясь с ноги на ногу. - Не прогоняй же раба твоего ни нынешней ночью, ни будущей! Готов принести тебе в дар я все богатства, накопленные долгим и тяжким трудом, готов лобызать стройные ноги твои, только позволь прилечь на скромное ложе сие и разделить с тобою одиночество и печаль...

Динис с удивлением смотрел на жирную тушу скопца, плохо понимая, что тому нужно. Зачем он хочет лечь на его топчан? Устал? А может, ему негде жить? Но почему он пришел именно к нему?

- Я алкал... - сиплым писком продолжал тем временем Бандурин. - Алкал встречи с тобою, мой юный друг. О, нежный и душистый лепесток большой красивой розы... Роза, - счел нужным пояснить евнух, - это мое сердце, ибо... ур-р-р... Ибо я алкал...

Красноречие скопца иссякло, и теперь он стоял перед юным скрипачом молча, тараща на него маленькие черные бусинки глаз.

Так и не сообразив, что нужно от него этому жирному старцу, Динис устало вздохнул. Природное спокойствие и уважение к преклонным годам не позволяли ему изгнать незваного гостя, но после целого дня во дворце, где он без отдыха играл на скрипке праздным придворным и будущим императорским невестам, сил осталось только на то, чтобы положить голову на свернутую в жгут куртку и уснуть. Евнух же, судя по всему, уходить не собирался: пыхтя и потея, он выжидательно смотрел на юношу, и каждый вздох - глубокий и невозможно печальный - сопровождал чесанием за ухом. Динис с отвращением взглянул на его руки, белые, пухлые и холеные как у женщины, но при этом волосатые; да и весь облик пришельца заставлял его алкать немедленного ухода скопца, так же, как тот алкал встречи с ним. Вздохнув в унисон с Бандурином, скрипач вежливо улыбнулся и промолвил нежным звонким голоском:

- Не гневайся, любезный... Я очень устал... И... Уйди, прошу тебя.

Пораженный в самое сердце евнух качнулся от горя, умоляюще взглянул в синие глаза.

- Уйди, - твердо повторил Динис. - Тарик не велит шастать по ночам оскопленным.

- Ка-а-ак? - выдохнул изумленный Бандурин. - Ты уверен?

- Мне было видение, - кивнул ободрившийся юноша. - Халим явился ко мне в сон прошлой ночью. Ведай, говорит, мальчик: да не выйдут в ночное время из дому скопец и пьяница, ребенок и музыкант...

- А музыканту почему нельзя? - разочарованно осведомился евнух, только что намеревавшийся пригласить скрипача к себе, если уж Тарик так против его ночных прогулок.

- Сам удивляюсь, - пожал плечами Динис, зевнул и, более не желая продолжать беседу, свернулся клубочком на своем топчане. - Ну, ступай. Ступай же, любезный...

Сонный голос его действовал на скопца завораживающе, но делать было нечего. Вторично обозвав про себя Тарика бородатой свиньею, чинящей препятствия покорным рабам своим даже в любви, Бандурин последний раз взглянул на юного красавца, наполнил следующий вздох печалью и удалился.

Динис к тому времени уже спал.

*

Хафиза Великолепного с самого утра мучила одышка. Он и проснулся на рассвете в своих роскошных покоях не от первых, мягких и теплых, лучей восходящего солнца (кои, впрочем, и не проникали сквозь темные бархатные занавеси, задернутые по распоряжению заезжего лекаря), а от недостатка воздуха. Настой минь-синя, привезенный из Тая придворным астрологом, лишь чуть облегчал страдания Великого и Несравненного.

Сипя и хрипя подобно простуженному ишаку, владыка взобрался на трон, бережно поддерживаемый цирюльником Гухулом и сайгадом, и велел позвать наконец невест для личного досмотра. С радостью исполнил Кумбар желание правителя. В тот самый миг, когда аккериец преподнес ему идею сортировки девиц, старый солдат словно заново родился. Теперь, казалось ему, благоволение Хафиза вновь озарит его жизнь; вновь Светлейший подарит его шуткой, а то и похвалой; челядь перестанет шептаться за его спиной, пророча всякие гадости, а Гухул, собака, отправится в свою цирюльню стричь да брить - то есть делать то, для чего и был рожден на этот свет.