Татьяна Тарасова - Седьмая невеста

- Тихо! - взвизгнул евнух неожиданно сильным, хотя и тонким голосом.

Разодравшиеся тройняшки мгновенно отпрянули друг от друга, с завидным проворством приняв невиннейший вид. Но Бандурина не могли обмануть опущенные долу глазки; он с отвращением отвернулся от них и занялся мыслями о мальчике-скрипаче - сие, по крайней мере, могло доставить удовольствие.

Внезапно двери распахнулись, и тут же чудесная музыка резко оборвалась. Щеря в улыбке редкие, но крепкие и белые зубы, в покои ступил сам Кумбар Простак. При виде его склонился в низком поклоне евнух, девушки встали, опустив головки, а музыкант, растерянно посмотрев на того и других, решил все же последовать примеру Бандурина и тоже согнулся, отчего длинные волосы его разметались по цветастому ковру.

- По местам, - благодушно скомандовал сайгад, усаживаясь в широкое кресло у самых дверей.

Он нашел глазами Алму и с любопытством уставился на нее. Что общего может быть у этой красавицы с неотесанным аккерийцем? На миг Кумбар забыл, что и сам не был особенно отесанным, а вспомнив о том, мотнул головой, недовольный собственной несправедливостью. Что ни говори, а Дигон действительно помог ему. Хотя, до такого простого решения он мог бы додуматься и самостоятельно. Но ведь не додумался же!

Обретя нынешней ночью как бы вторую жизнь - за что тоже надо было благодарить Дигона - Кумбар с присущей ему в прежние времена похотливостью разглядывал красоток. Он одинаково хотел и Малику, и Карсану, и Дану, и Баксуд-Малану... Вот Алму, пожалуй, он и в мыслях опасался хотеть, ибо, по его мнению, принадлежала она аккерийцу. Зато и тройняшек, и обеих Фарим, и Физу с Хализой с удесятеренной страстью завалил бы на свою широкую и мягкую тахту.

Глазки сайгада потеплели и почти растаяли от горячего желания, охватившего вдруг его чресла; он тихонько застонал и заерзал в кресле; воображение упрямо рисовало то пышные ягодицы Кики, то её же огромную словно два бурдюка с пивом грудь... Кумбар захрипел, разрывая шелковый многослойный ворот, схватил услужливо поднесенную евнухом чашу со слабым и терпким вином, в мгновение осушил её. Холодный напиток несколько остудил пыл старого солдата. Прищурившись, сайгад снова посмотрел на девушек, указал пальцем на Карсану и сипло произнес:

- Ты. Ступай домой, к родителям. Бандурин выдаст тебе подарки утром.

Затем участь изгнанниц постигла обеих Фарим, Малику и Дану. Оставалась Алма, которая с замиранием сердца ждала своей очереди. Ей совершенно не улыбалось стать одной из жен довольно противного с виду Хафиза, а то, что она ею станет, если Кумбар не отправит к родителям и её, не было сомнений: владыка собирался взять в жены всех шестерых оставшихся после отбора красавиц, выделив, правда, среди них ту, что назовется потом "любимой". И тогда - тогда прощай, синеглазый аккериец, и крошечная уютная комнатушка на втором этаже "Маленькой плутовки", и жаркие ночи любви мужчины, а не старца... Алма закусила губу, и только тем выдала волнение.

Сайгад заметил это, улыбнулся.

- И ты, Алма.

В отличие от отвергнутых Фарим, Малики, Карсаны и Даны, кои рыдали во весь голос, бия себя в нежную грудь, Алма ликовала вместе с остальными девушками, будущими невестами повелителя. Евнух и скрипач смотрели на неё с недоумением, Кумбар - с пониманием. В чем-в чем, а в мужественной стати он признавал первенство за Дигоном, против которого невзрачный Хафиз казался огарком свечки против солнца. С умилением вытерев непрошенную слезу, сайгад жестом отослал прочь обеих Фарим с Карсаной, Даной и Маликой, и подошел к Алме.

- Беги к нему, девочка, - шепнул он ей ласково. - И целуй его нынче крепче прежнего.

Злобно скрипнул зубами за их спинами Бандурин, но ни Алма, ни старый солдат ничего не слыхали. Алма с признательностью улыбалась Кумбару, а тот уже торопился к выходу, желая поскорее вернуться в "Слезы бедняжки Манхи" и разбудить для утех пышнотелую Кику. Этой ночью она была так хороша!

*

Переваливаясь с боку на бок, евнух со скоростью бегового верблюда несся по саду от дерева к дереву, от куста к кусту, вжав голову в жирные плечи и воровато озираясь по сторонам. Сад Светлейшего был велик: за целый день не обойти всех его уголков, не истоптать всех его тропинок. Сам владыка, каждое утро прогуливаясь меж плодовых дерев и кустарников, открывал что-то новое, неизведанное и не виданное ещё прежде. По россыпям отливающих алым и золотым цветом камешков важно прохаживались красавцы-павлины, клекоча дурными голосами и с презрением взирая на людей; даже императора сии птицы не жаловали, что уж говорить о несчастном садовнике, вынужденном не только не убивать их, но ещё и кормить. Несметное количество яблок, апельсинов, фиников, бананов и прочих фруктов усеяло зеленые ветви деревьев, а под ногами можно было найти всевозможных сортов ягоды и грибы, столь буйно растущие в северных королевствах, а здесь, в Агране, выращиваемые специально для стола Великого и Несравненного.