Татьяна Тарасова: Седьмая невеста

Сам Кумбар думал о себе точно так же. Воображение рисовало ему страшные картины совокупления с женщиной, и холодный пот бисером выступал на его красных щеках. Он стал плаксив, раздражителен; старые приятели перестали понимать его шутки, прежде такие тонкие и остроумные; придворная сволочь шепталась за его спиной, предвкушая скорое падение фаворита; в довершение ко всем несчастьям у него начали дрожать руки. Сайгад понимал, что положение сие если не безнадежно, то уж отчаянно точно. Осложнялось оно тем, что Хафиз явно терял к нему интерес, все больше увлекаясь беседами с цирюльником Гухулом - врагом Кумбара и его коллегой по Собранию Советников. Тот был умен и весел почти как сам сайгад, но обаяния в нем не хватало, и прежде обстоятельство это помогало Кумбару удерживать владыку на своей стороне. Теперь все было иначе. Хитрая ухмылка Гухула стала привлекать повелителя так же, как раньше привлекал его негромкий заразительный смех Простака. Да, следовало признать: позиции старого солдата пошатнулись; слава его дала трещину, и преизрядную; а здоровье - физическое ли, душевное ли - не позволяло снова сесть за козлы и править Аграном, править почти единолично, как было прежде...

Мрачные мысли, одолевавшие сайгада теперь ежедневно и еженощно, туманили его голову и сейчас, за маленьким круглым столиком красного дерева посередине зала. Опустошив уже две с половиной бутыли дорогого, привезенного из далекого Калоса белого вина, Кумбар, нахмурив выцветшие редкие брови, завороженно смотрел на крошечную винную каплю, сползающую по крутому боку серебряной чаши. В ней видел он свое отражение, уменьшенное стократ, и ничего привлекательного в этой физиономии не находил. Мысли его разбредались, путались; то одно, то другое приходило вдруг в голову, но все неизменно печальное - иного, казалось ему, уже не дано. Если бы в таверне не было так шумно, а соседи сайгада сидели бы к нему поближе, они сумели бы расслышать то, что бормотал он себе под нос, а расслышав, решили б, что старый солдат несомненно лишился разума, ибо нес несусветную - для постороннего и непосвященного - околесицу. "Из дюжины шесть... Из дюжины шесть? Как? Они одинаковые... Я не знаю, кто недостоин... И кто достоин... Из дюжины шесть!"

- Из какой дюжины? - низкий, чуть хрипловатый голос, такой глубокий, что сердце сайгада ухнуло к самым пяткам при первых же его звуках, раздался вдруг за его спиной.

Он оглянулся, облегченно вздохнул. За его плечом стоял огромный парень лет двадцати с лишком, атлетического сложения, с длинными черными волосами почти до лопаток, суровым лицом и синими глазами уроженца Севера.

- Какой такой "дюжины шесть"? - с интересом повторил он, бесцеремонно усаживаясь за столик Простака.

- Выпей вина, Дигон, - кисло улыбнувшись, выдавил Кумбар, подвигая парню початую бутыль. - Отличное вино... калосское...

- Ты не ответил на мой вопрос.

- Ах, ты об этом... - вяло протянул сайгад. - Дюжина - это значит двенадцать. Понимаешь? Двенадцать кружек пива есть дюжина, и двенадцать солдат тоже есть дюжина... А полдюжины - значит, шесть. Шесть мечей есть полдюжины, и шесть жеребцов тоже есть полдюжины, и даже шесть сочных кусков барашка есть полдюжины, и ни куском меньше... - заунывным голосом вещал Кумбар, не замечая удивленного взгляда соседа. - Ну и, ясно, ни куском больше... А если, к примеру, взять трех жеребят, то это будет...

Он вдруг словно опомнился, смущенно взглянул на парня и неуклюже попытался реабилитироваться.

- Какая дюжина, Дигон?

- Клянусь Тором, ты заболел, сайгад, - бодро объявил северянин то, о чем все только думали, но сказать открыто не решались. - Ты хмур, бледен и глуп. Прежде я не видал тебя таким. У нас в Аккерии сие называли "поцелуем мертвого кургана", понял? Хр-рм-м...

Хорошее вино...

Он в несколько глотков осушил бутыль и взял другую. Похоже, состояние сайгада не слишком волновало его: чем-то очень довольный, парень выхлебал ещё полбутыли и только тогда соизволил обратить внимание на понурого Кумбара.

- А что, толстый, правду говорят, что ты у Хафиза в приятелях ходишь?

- Я не толстый, - впервые проявил живое чувство сайгад. - В боях окрепло мое тело, в боях мои руки...

- Тьфу! - раздраженно сплюнул Дигон на чисто вымытый деревянный пол зала. - Да ты и впрямь рехнулся. Не могу слышать, когда воин ноет словно девица! Ну-ка, выкладывай, о какой это дюжине ты тут пел!

И тогда сайгад решился. Быстрым шепотом он поведал аккерийцу всю историю своей грядущей уже опалы, особенно упирая на то, что все красавицы хороши безумно, и выбрать из дюжины необходимую шестерку никак нельзя. Вздрагивая всем телом он живописал Дигону прелести девушек, их ум, скромность и изящество; он даже изобразил их голоса, перепугав своим визгом ближайших соседей до полусмерти; вскочив, весьма художественно показал гнев Светлейшего и собственное отчаяние. Наконец Кумбар выдохся, сел, вопросительно посмотрел на парня.