Рэй Брэдбери: Тени грядущего зла

Папа покачал головой:

— Это там, в следующем ряду, — и, когда мальчишки повернулись, продолжил, — поглядите-ка сюда: Птеродактиль, Змей Горыныч… Или вот — Барабаны Судьбы или Сага о Громогласных Ящерах. Ты доволен, Джим?

— Очень!

Папа подмигнул Уиллу, тот в ответ тоже подмигнул, Так они стояли — мальчик с волосами цвета спелой кукурузы и мужчина, седой как лунь, мальчик с лицом, свежим как яблоко на ветке, и мужчина, щеки которого напоминали то же яблоко, но пролежавшее целую зиму в кладовой. Папа, папа, думал Уилл, почему, ну почему ты похож… на меня, отраженного в кривом зеркале!

Он вспомнил, как, поднявшись часа в два ночи напиться воды, смотрел вдаль через весь город, чтобы увидеть один-единственный огонек в высоком окне библиотеки, чтобы удостовериться: папа задержался на работе, засиделся, читая и бормоча что-то себе под нос один под этими зелеными как джунгли абажурами. Воспоминание принесло печаль и вместе с ней радость новой встречи со светом этих ламп и этим стариком — Уилл оборвал себя, чтобы найти другое слово — отцом, стоявшим в сумраке у стеллажей.

— Уилл, — сказал пожилой человек, который был привратником и уборщиком и которому выпало быть его отцом. — Что с тобой?

— Ох, прости, папа! — мальчик отбросил раздумья и пришел в себя.

— Тебе нужна книжка в белой шляпе или в черной?

— Шляпы? — переспросил Уилл.

— Итак, Джим, — они расхаживали взад-вперед, отец пробегал пальцами вдоль книжных корешков, — он носит маленькие черные шляпы и читает соответствующие книги. Вот здесь имя — Мориарти, так ведь, Джим? Но придет день, и он сдвинется от Фу Манчу сюда, к Макиавелли, к темной фетровой шляпе среднего размера. Или туда, прямо к доктору Фаусту — это большой черный стетсон. А здесь на полках — белошляпные книжки для тебя, Уилл. Вот Ганди. За следующей дверью живет Святой Томас. А этажом выше, заметь хорошенько… Будда.

— Ты не возражаешь, — сказал Уилл. — Я возьму «Таинственный остров».

— К чему весь этот разговор о белых и черных шляпах? — сердито спросил Джим.

Отец отдал Уиллу Жюль Верна и ответил:

— Это так, между нами, много лет назад мне пришлось решать, какой цвет я предпочту.

— Ну, — сказал Джим, — и какой же вы выбрали?

Отец удивленно посмотрел на него и натянуто засмеялся.

— Твои вопросы, Джим, меня просто удивляют. Уилл, скажи маме, что я скоро буду. Идите же, идите… Мисс Уотрисс! — тихонько позвал он библиотекаршу, сидевшую за стойкой. — К вам динозавры и таинственные острова!

Хлопнула дверь.

Чистые звезды мерцали в небесном океане.

— Черт возьми! — Джим потянул носом ветер с севера, затем повернулся к югу. — Где же буря, которую обещал этот проклятый торговец? Хотел бы я увидеть ту молнию, которая шарахнет в наш чердак!

Ветер играл одеждой и волосами Уилла, гладил его лицо.

— Она будет здесь, — тихо произнес он. — Утром.

— Кто сказал?

— Мурашки на моих руках. Они сказали.

— Отлично!

Ветер сдул Джима.

Уилл, как воздушный змей, подхваченный ветром, понесся за ним.

Собирая вещи, Чарльз Хэлоуэй смотрел вслед убегающим мальчишкам и еле сдерживал неизвестно откуда взявшееся желание побежать вместе с ними.

Он знал, что шепнул им ветер, куда повлек их, знал все их потаенные места, которые с годами перестают быть тайной. Где-то в глубине шевельнулась мрачноватая мысль: ты должен был бежать такой же ночью, чтобы печаль не смогла перерасти в боль.

Гляди-ка! — думал он. Уилл бежит, потому что бег — его внутренняя потребность. Джим бежит, потому что его влечет цель, которая маячит где-то вдалеке.

Но что удивительно — бегут они, тем не менее, вместе.

Почему же так, думал он, проходя по библиотеке и выключая одну за другой все лампы, может быть, все дело в сходстве линий на руках?

Почему некоторые люди во всем подобны рою саранчи, пиликающему, скрипящему, с множеством подрагивающих усиков, похожему на единый, большой, нервный клубок, живые нити которого сплетаются в узел; и узел этот вечно скользит, рисуя в воздухе невидимую петлю, медленно суживает круги и, затягиваясь, пытается задушить жизнь всего роя? Эти люди обречены поддерживать огонь в топках своих жизней, их губы закушены от этого постоянного напряжения, а глаза отражают только блеск яркого пламени, и начинается этот бесполезный труд — имя которому жизнь — с детской кроватки.

Про них сказано: по замашкам царь, а по жизни тварь. Они питаются мраком, он живет и дышит в них.