Михаил Татьянин - Он улетел

Михаил Татьянин

ОН УЛЕТЕЛ...

Сейчас я могу рассказать вам все, как было. Уже могу, потому что привыкла к мысли, что буду теперь жить без него...

Алексей приехал после окончания института. Приехал ко мне, своей невесте. Мне завидовали все девчонки, не верите? Еще бы, жених учится в московском институте - и не забыл, не променял на какую-нибудь москвичку... Женихом и невестой мы были с седьмого класса. Его седьмого. А я была, смешно сказать, в пятом. Может, наша любовь и родилась из глупой дразнилки, назло всем? Началось с того, что он помог мне застегнуть крепление на лыжах, когда катались с увалов за селом, а по-настоящему - в один дождливый вечер, когда мы долго-долго сидели под тополями в Школьной аллее. Мы почти ничего друг другу не сказали, но почувствовали, наверное, одно и то же - что одному без другого нельзя.

Потом Алеша уехал в Москву, поступать в один-единственный на всю страну институт, к одному-единственному профессору. Он не сразу поступил. Год работал лаборантом и занимался самостоятельно. Зато потом его почти тут же перевели на второй курс. Он так любил физику, я не знаю, как... как одушевленный предмет, что ли. А я еще не понимала, что к призванию, к науке можно ревновать. Он должен был стать великим ученым, уже в институте подобрался к решению какой-то сложной проблемы, и его прочили в ведущую лабораторию. Мне стыдно теперь, что я так мало этим интересовалась. Знала бы о нем много больше... Ну вот, после института Алеша приехал за мной. За дурочкой, которая всего-навсего окончила наш лесной техникум и работала в нашем же лесничестве. Он хотел забрать меня в Москву.

Дни с Алешей были светлые и теплые, как солнечные зайчики. В один из них, уже последних, предотъездных, мы пошли прощаться с нашими местами. Отправились вверх по реке Белянке, за детский санаторий, туда, где скалы сжимают ее русло, как пальцы змеиное тело, и она извивается, бурлит в бессильной ярости. На перекате получается маленькая Ниагара - тугие струи рвутся на тонкие ленточки, разбиваются в пенные клочья о могучие лбы валунов. И вдруг возникает широкая заводь, будто раскрытые ладони приняли сердитую Белянку и успокоили ворчунью... На берегу же склонились над самой водой березки, о чем-то переговариваются, шепчут листвой; трава забралась даже на камни посреди потока, манит своей шелковистостью. А поодаль сумрачно толпятся сосны - это их царство, и они стерегут его, шеренгами вытягиваясь по склону. И главное, запах. Не редких цветов, нет. Так густо и постоянно пахнут только деревья. Я бы запечатывала этот целебный, настоянный на хвое воздух в банки, как лекарство, и рассылала бы по всей стране. Вот было бы здорово!

Я отвлекаюсь, да? Ну ладно, значит, прошли мы с Алешей по Медвежьему логу за детский санаторий, по крутой тропке спустились, цепляясь за корневища, выгнувшиеся, словно поручни. На полянке разбили лагерь. Вскоре уже пили чай со смородиновым листом, и с малиновым, и с душицей, и с мятой, - это такой коктейль, что любой бармен позавидует!

Алеша рассказывал, какие трудные были экзамены, как комиссия спорила о его дипломной работе. Он не хвастался, он вообще не знал, что это такое: был убежден, что человек должен всегда делать свое дело хорошо, на совесть, иначе - зачем? И он не был фанатиком, не был аскетом. Я горда тем, что занимала в его жизни главное место. Пусть делила его с наукой, но это для кого как... Я была согласна на его вечную занятость, на беспокойную судьбу. Он мне нравился именно таким - напряженным, всегда немного нездешним. У нас была впереди вся жизнь, ему многое предстояло совершить, я должна была помочь ему. И о другом не мечтала.

Я слишком много говорю о нем, опять отвлекаюсь? Но это для того, чтобы вы его хоть немного узнали, тогда вам будет понятнее его поступок: он не мог иначе. Он был человеком прежде всего, а это все не то, что я сказала о профессии, об открытиях - без этого-то можно, нельзя без человека. Вот это и есть самое настоящее призвание, самая главная способность.

Мы сидели над Белянкой, горький дымок отгонял комаров, и было невыносимо хорошо. Так хорошо, что начинаешь чувствовать обреченность этой минуты счастья. Миг - и она уйдет, скроется в дырочке песочных часов, именуемых вечностью...

Наверное, странно, что я так говорю - напыщенно, витиевато? Просто я писала стихи, знаете, для себя, ну и в газету тоже. Правда, только одно опубликовали - ко Дню работников леса. Там было про живые души деревьев, которые сродни людским. Не я, может, первая это придумала. Но я их вправду чувствовала, я с ними разговаривала.