Влад Копернин - Это было у моря

Она не знает, что из темноты следят за ней. Что сама темнота протягивает к ней свои влажные от измороси и липкие от желания лапки, что белое, и черное, и желтое кружатся под качающейся фонарной лампой в немыслимом танце – не видя друг друга и не чувствуя.

Фасетчатые глазки отражают алый язык нового флага. Яловые сапоги жестоко давят угольную пыль переулка, окурки и наслоения бытового мусора. И почти на грани слышимости раздается тишайший шорох, в котором только очень опытный странник, живший на островах легендарных Караибских морей и имевший счастье вернуться оттуда с неповрежденным рассудком, узнал бы таинственный шепот маракас или ассонов. Ночь вступает в свои права.

Но молодая торговка не подозревает об этом. Ее легкий мир не заморочен ажурными переходами светотени. Мрачным высотам и светлым пропастям нет в нем места. Она выходит на проспект, привычно ловит краешком глаза отражение в блистающей витрине – и ужас мелькает на полудетском личике. Не обращая внимания на сутолоку и уличную суету, девушка идет к стеклу и сосредоточенно стирает черные разводы. Достает ярко-красную помаду, оставшуюся от старорежимных маминых запасов, деловито обводит губы. Наклонившись, смахивает переулочную грязь с элегантных сафьяновых сапожек, стянутых по случаю у старшей сестры. Сестра ее уже давно покончила с такими формальностями, как частная торговля вразнос, и состоит по этому делу на учете в черноморской чека. Ее не убудет.

Одергивает платьишко так, чтобы оно смотрелось менее вызывающе. Все-таки сначала надо попробовать распродать то, что в корзинке, – а уж потом, если не получится… Взбивает челку и подмигивает через стеклянное отражение какому-то молодому щеголю. Щеголь расплывается в улыбке, ощупывает взглядом грудь, широкие бедра, темный треугольничек под мокрой тканью… но отводит глаза.

Что ж, сначала бублики. «Купииите бублики, горячи бублики! Гоните рублики сюда скорей!» – забилась, затрепетала среди электрического зеркального ада веселая песенка-зазывалка. Прохожие улыбаются и подходят, привлеченные высоким сильным голосом. Но бросив взгляд на размокший, разбухший и явно умерший не своей смертью товар в корзинке, разочарованно идут по своим делам.

Проспект переходит в бульвар, бульвар оканчивается широкой, знаменитой на весь мир черноморской лестницей. Двести шагов вниз с песенкой и шутками – а на двести первом авария. Стоптанный каблук подворачивается, и девушка летит прямо в черную фрачную спину высокого человека с сигарой и тросточкой.

Тот, кажется, ничего не замечает – он пялится на тектоническое шевеление портовых кранов во мгле. Идет себе, не обращая внимания на толстое портмоне, след столкновения, улику, упавшую с него, как спелое яблоко с ветки.

Хищный огонек в девичьих глазах, но честность – или расчет? или просто глупость? – перевешивают:

– Дяденька! А, дяденька. Вот, это ваше вот, – и в тоненькой лапке подрагивает блестящая крокодильей кожей потеря.

Человек оборачивается, и девушка непроизвольно дергается назад, снова оступается на двухсотой ступеньке и то, что некогда было бубликами, бесформенной серо-буро-зеленой массой рассыпается у ее ног. Есть от чего отпрянуть: черный фрак на голом, загорелом дочерна теле. Белый галстук бабочкой, небрежно завязанный на худой шее без воротничка. Белки глаз светятся звездами первой величины. Улыбка ослепляет, как магниевая вспышка фотографа Каца:

– Нет, девочка. Это твое, – странный жесткий выговор, и жест открытой ладонью.

– Как мое? Нет, не мое. Мое вот, – и беспомощные попытки собрать размякшее тесто.

– Твое-твое. У нас говорят finder-keeper. A у вас, кажется: «Что с возу упало, то пропало». И если ты сомневаешься справедливость этой поговорки, just посмотри на то, что осталось от твой бубликс.

То, что осталось от «бубликс», действительно было хорошей рекламой для «пропало». Осталось от них, прямо скажем, немного. И пока девушка пыталась понять, как это связано с портмоне, выпавшим из незнакомца – уже не страшного, но все еще странного, – тот приподнял в шутовском приветствии цилиндр, развернулся спиной и растворился в лиловых сумерках.

Сам по себе новенький бумажник из крокодила мог быть продан и обеспечивал спокойную безбедную жизнь недели на две, а то и на месяц. А уж содержимое!

Незнакомые – а вернее, знакомые только по рассказам более удачливых или менее щепетильных подруг – разноцветные бумажки. Зеленые, красные, белые. С портретами. И буквы на них – вроде почти все как родные, а что написано – ничего не понять.