Ким Робинсон - Дикий берег

Я заметил то, чего никогда прежде не замечал. В морской глади облака отражаются перевернутыми, и кажется, что они плывут под водой, в синем небе. «Глянь-ка!» – сказал я вслух и встал. Медленно-медленно облака плыли к долине, их подводные близнецы исчезали у кромки песка. Я стоял и смотрел весь день, и облака вплывали в мою грудь, океаны и океаны облаков. Ближе к вечеру бриз подернул облачные отражения рябью, солнце спустилось и засверкало на воде, слепя глаза. Но домой я ушел довольным.

На зиму мусорщики забираются в большие дома – человек по десять – пятнадцать в дом, как лисы в нору.

По ночам они разбирают соседние дома на дрова и жгут на улицах большие костры, пьют, танцуют под старую музыку, дерутся, горланят, швыряют драгоценности в звезды и в снег. Одинокий человек, скользящий по сугробам на лыжах, без труда минует эти яркие шумные поселения. Он может притаиться за деревом и сколько хочешь глядеть без помех, как выплясывает ярко разодетая толпа. Может залезть в их летние убежища. А там книги, да, горы книг. Мусорщики любят маленькие, толстые, с оранжевым солнцем на обложке, но другие книги валяются в развалинах, ненужные – иногда целые библиотеки. Человек может набрать столько, что лыжи начнут проваливаться в снег, и бежать в долину – мусорщиком иного рода, в собственное зимнее логово.

В конце января особенно сильный шторм повалил у Мендесов стену сараюшки, которую они величали амбаром, и, как только дождь перестал, все ближайшие соседи – Мариани, Симпсоны, мы с отцом и Рафаэль, которого кликнули за советом, – пошли чинить эту стену. В огороде у Мендесов было холодно и мокро, как на морском дне, землю развезло так, что толком кол не вбить, чтоб подпереть на время эту дурацкую стену. Потом Рафаэль посоветовал привязать сарайчик к большому дубу на другом краю огорода.

– Надеюсь, каркас сбит крепко, – шутил Рафаэль, когда мы снова принялись возиться под нависшей стеной. Мы с Кэтрин держали снаружи, Габби и Дел копали внутри, все по колено в грязи. К тому времени как мы приладили у основания стены скрещенные брусья, все четыре семьи были готовы для бани. Рафаэль ушел туда загодя, так что к нашему появлению огонь полыхал и от воды поднимался пар.

– Я бы не стал отвязывать веревку, – сказал Рафаэль Мендесу-старшему. – Так не будешь беспокоиться, выдержат ли брусья.

Мендес не улыбнулся.

Я перебрался в чистый чан и плавал вместе с Мендесом, миссис Мариани и остальными. Потом мы с Кэтрин устроились на деревянном островке поговорить. Она спросила, продолжаю ли я писать, и я ответил, что почти закончил, но остановился, потому что мне не нравится результат.

– Это не тебе судить, – сказала она. – Давай заканчивай.

– Наверно, закончу.

Мы поговорили о штормах, о снеге, о полях (на зиму их оставили под пленкой), о прибое, о еде.

– Интересно, как Док, – сказал я.

– Том часто у него бывает. Они совсем стали как братья.

– Хорошо.

Кэтрин покачала головой:

– И все равно, Док… Понимаешь… – Взглянула на меня. – Он долго не протянет.

– Да. – Не зная, что ответить, я смотрел на крутящуюся воду. Помолчав, спросил: – Ты Стива вспоминаешь?

– Конечно. – Она снова взглянула на меня. – А ты?

– Вспоминаю. Но я должен – из-за книги. Под моим укоризненным взглядом она повела плечами, соски выглянули из пузырящейся воды.

– Ты бы все равно вспоминал, и без книги. Если ты такой же, как я. Но это прошло, Генри. Все это – прошло.

Я рассказал про тот день, когда море было гладким-прегладким, так что отражало облака. Она откинулась на сиденье и рассмеялась:

– Звучит здорово.

– Не знаю, видел ли я что-нибудь красивее.

Он спрыгнула с деревянного островка, провела пальцами по моему предплечью, по ложбинке между мускулами. Я поднял брови и с улыбкой соскочил в воду – поплавать и повозиться. Она поймала меня за волосы, рассмеялась и потащила под воду. Тут мне стало не до мыслей, осталась одна – как не нахлебаться воды и не утонуть. Отплевываясь, я вынырнул. Она снова рассмеялась и указала рукой на друзей. «Ну?» – спросил я и нырнул, чтобы ухватить ее под водой, но она встала и пошла к стене, где сидели остальные. Я двинулся за ней, и некоторое время мы говорили с Габби и Кристин, а потом с Мендесом-старшим, который благодарил за помощь.

Тут Рафаэль объявил, что мы сожгли дневной запас дров, поэтому мы вылезли из чана, вытерлись и оделись. Я оглянулся: Кэтрин стояла в дверях и смотрела на меня. Я пошел за ней. Холодный ветер сразу прихватил лицо и руки. Кэтрин ждала на дорожке между деревьями. Я догнал ее и обнял. Мы поцеловались. Бывают поцелуи, за которыми – целое будущее; я понял это тогда. Когда мы оторвались друг от друга, из бани, переговариваясь, вышли мать и сестры Кэтрин. Я выпустил ее. Она выглядела удивленной, задумчивой, обрадованной. Будь это лето… Но была зима, повсюду лежал снег. Лето еще будет. Она улыбнулась мне, тронула рукой и пошла к своим, обернувшись на меня по пути. Проводив ее взглядом, я в сумерках (белый снег, черные деревья) пошел домой, занятый совершенно новыми мыслями.