Герберт Уэллс - Война миров (пер. Магур)

Потом мы снова вернулись в угольный погреб. Ни один из нас и не подумал снова приняться за работу, и когда он предложил поесть, то я охотно согласился. Он вдруг стал чрезвычайно щедр: когда мы поели, он куда-то ушел и вернулся с несколькими превосходными сигарами. Мы закурили, и его оптимизм еще более увеличился. Он начинал считать встречу со мной важным событием.

— В погребе есть немного шампанского, — сказал он.

— Нам бы лучше налечь на красное бургонское из Темзы, — ответил я.

— Нет, — сказал он, — сегодня я хозяин. Шампанское! Нам предстоит трудиться. Перед нами нелегкая задача. Нам необходимо отдохнуть и собраться с силами, пока можно. Взгляните на эти мозолистые руки!

После еды, исходя из того же соображения, что сегодня праздник, он предложил сыграть в карты. Он научил меня игре в экарте и, поделив между собою Лондон — причем мне досталась северная часть, а ему южная, — мы стали играть на участки. Это покажется забавным и глупым, но я описываю то, что было, и, что еще удивительнее, я находил эту игру очень интересной.

Странно устроен человеческий ум. В то время как человечеству грозила гибель или вырождение, мы, под страхом возможной ужасной смерти, сидели и следили за случайными комбинациями разрисованного картона и с азартом играли в карты. Потом он выучил меня играть в покер, а я выиграл у него три партии в шахматы. Когда стемнело, мы, чтобы не прерывать игры, рискнули даже зажечь лампу.

После игры мы поужинали, и артиллерист допил шампанское. Мы продолжали курить сигары. Это был, однако, уже не тот полный энергии восстановитель рода человеческого, которого я встретил утром. Он был по-прежнему настроен оптимистически, но его энтузиазм был более флегматичен. Помню, он пил за мое здоровье, сказав какую-то путаную речь, в которой много раз повторял одно и то же. Я взял сигару и пошел наверх посмотреть на те зеленые, горевшие вдоль холмов Хайгета огни, о которых он мне рассказывал.

Я пристально всматривался в долину Лондона. Северные холмы были погружены во мрак; около Кенсингтона светилось зарево; иногда оранжево-красный язык пламени вырывался кверху и пропадал в темной синеве ночи. Остальной Лондон был окутан мраком. Вскоре я заметил вблизи какой-то странный свет, бледный, фиолетово-красный, фосфоресцирующий отблеск, дрожавший в ночном бризе. Сначала я не мог понять, что это такое, потом догадался, что это, должно быть, фосфоресцирует красная трава. Во мне снова проснулось чувство удивления перед чудесами мира. Я взглянул на Марс, красный и блестящий, сиявший высоко на западе; потом я долго и пристально всматривался в темноту в сторону Хэмпстеда и Хайгета.

Я долго сидел на крыше, думая об этом необычайном дне. Я припоминал все свои мысли, начиная с бессонницы в полночь и кончая этой глупой игрой в карты. Я чувствовал какое-то отвращение. Помню, как я отбросил сигару с возмущением, решительно поняв все свое безумие. Мне казалось, что я изменил своей жене и человечеству. Я глубоко раскаивался. Я решил покинуть этого странного, необузданного мечтателя, с его пьянством и обжорством, и идти в Лондон. Там, мне казалось, я скорее всего узнаю, что делают марсиане и мои собратья — люди. Я находился все еще на крыше дома, когда взошла поздняя луна.

Покинув артиллериста, я спустился с холма и прошел по Хай-стрит через мост к Ламбету. Красная трава еще не засохла и оплетала весь мост; впрочем, ее листья уже покрылись беловатым налетом — губительная болезнь быстро распространялась.

На углу улицы, ведущей к станции Путни-Бридж, лежал какой-то человек, грязный как трубочист. Он был жив, но мертвецки пьян и даже не мог говорить. Я ничего не мог добиться от него, он только осыпал меня ругательствами. Мне кажется, я и остановился подле него только потому, что был поражен диким выражением его лица.

За мостом, по дороге, лежал слой черной пыли, становившийся все толще по мере приближения к Фулхэму. На улицах мертвая тишина. В булочной я нашел немного хлеба, твердого, кислого и покрытого плесенью, но все-таки съедобного. Дальше, к Уолхэм-Грин, на улицах уже не было черной пыли, и я прошел мимо горевших белых домов. Даже треск пожара показался мне приятным. Дальше, ближе к Бромптону, на улицах тоже была мертвая тишина.

Здесь я опять увидел черную пыль на улицах и мертвые тела. Всего на протяжении Фулхэм-род я насчитал около двенадцати трупов. Полузасыпанные черной пылью, они лежали, очевидно, много дней, и я торопливо обходил их. Некоторые из них были разорваны собаками.