Герберт Уэллс - Пища богов (пер. Тан)

Садовник видел, как мистер Каррингтон, держась одной рукой за ольховую ветку, запустил другую руку в пруд и с довольным видом вытащил оттуда пучок водорослей. Головастиков в воде не было видно, так как они к тому времени все уже были съедены. Мистера Каррингтона поразили только необычайные размеры растительности вокруг прудка. Засучив по локоть рукава, он еще раз потянулся за каким-то редким экземпляром, как вдруг из-под куста на него прыгнуло что-то черное, пожалуй, больше фута длины, суставчатое, вроде скорпиона, тут же вонзившее свои челюсти в голую его кожу.

Внезапное появление чудовища и острая боль от укуса заставили мистера Каррингтона потерять сознание. Отчаянно вскрикнув, он шлепнулся лицом в лужу.

Садовник видел его исчезновение в густой осоке и слышал крик. Через секунду, впрочем, несчастный вскочил и закричал, стараясь оторвать что-то от своего лица, по которому струилась кровь. Затем он бросился бежать, но, пробежав десять или двенадцать шагов, опять упал и стал кататься по земле, зовя на помощь.

Садовнику никогда не случалось слышать таких отчаянных криков. После минутного колебания он сошел с лестницы и вышел за решетку, к счастью, захватив с собою садовые ножницы, которые держал в руках. После он признавался, что хотел было бежать назад, думая, что имеет дело с сумасшедшим, но понадеялся на свои ножницы.

«Уж как-никак, а глаза-то я ему выткну», — подумал он.

Между тем мистер Каррингтон, завидев садовника, сразу ободрился, вскочил на ноги и поспешил навстречу своему спасителю.

— Помогите! — кричал он. — Я никак не могу оторвать их!..

Вглядевшись попристальнее, садовник увидал, что к щеке мистера Каррингтона, к его голой руке и к бедру присосались три черных, мускулистых, ужасающего вида чудовищ. Их челюсти имели бульдожий закус, так что старания мистера Каррингтона оторвать их от своего лица только ухудшали дело — кровь лила ручьями из ран.

— Постойте, сэр, я их сейчас отрежу! — воскликнул садовник и с усердием, свойственным возрасту (он был почти мальчик), принялся отстригать своими ножницами головы личинкам.

— Раз, раз, раз! — говорил он при этом с победным видом.

Но головы, даже отрезанные, продолжали оставаться на месте и сосать, так что кровь текла из их шеек. Садовник, впрочем, скоро с ними покончил несколькими ударами ножниц, причем слегка задев и мистера Каррингтона.

— Никак не могу оторвать! — повторял последний, продолжая трястись от страха и пробуя руками остановить кровь. Он был страшно бледен, едва стоял, а под конец и совсем свалился к ногам садовника. Хорошо, что последнему не пришло в голову обливать мистера Каррингтона водой из пруда, а то бы, пожалуй, и сам поплатился — личинок в воде было множество.

Не рассчитывая на свои медицинские познания, садовник бросился искать помощи, встретил кучера, рассказал ему, в чем дело, и затем они вдвоем довели пришедшего в себя Каррингтона до кухни.

Таким образом мир узнал о новой неосторожности в обращении с «Пищей богов». Через неделю кестонская община сделалась очагом распространения гигантских животных. На этот раз не было ни ос, ни крыс, ни уховерток, ни хмеля, а появились по крайней мере три гигантских водяных паука, личинки, несколько стрекоз, удивлявшие весь Кент своими громадными радужными крыльями и сапфировыми телами, да какая-то грязная студенистая масса, сплошь заполнившая берег пруда. Кроме того, как и следовало ожидать, вокруг безумно разрослись травы и кустарники.

Скоро выяснилось, что, кроме кестонского очага гигантской флоры и фауны, есть еще и другие. Так, в Иллинге, — теперь уже в этом нельзя сомневаться, — появились мухи и красные пауки; в Сенбери — гигантские угри, выползавшие на берег и таскавшие овец, в Блюмсбери — гигантские тараканы (они завелись в одном старом доме, издавна кишевшем всякими паразитами). Короче говоря, миру пришлось вновь пережить волнения хиклиброуской катастрофы, с той лишь разницей, что теперь очагов было несколько и каждый славился своей особенной флорой и фауной.

Теперь мы уже знаем, что каждый такой очаг соответствовал месту жительства какого-нибудь из пациентов доктора Уинклса, но тогда это еще не было известно. Сам Уинклс, конечно, делал все от него зависящее, чтобы оставаться в стороне от происшествий, взволновавших общественное мнение и вызвавших панику и страстное негодование. Негодование это, таким образом, обрушилось не на Уинклса, а на Пищу, и даже не на саму Пищу, а на се изобретателя — несчастного Бенсингтона, на которого уже с самого начала смотрели как на единственное лицо, ответственное за все последствия нового открытия.