Герберт Уэллс - Пища богов (пер. Тан)

— А тем временем гигантские животные размножаются?

— Очевидно.

— Неужели Скиннер был прав относительно гигантских крыс?

— О нет! Это было бы уже слишком, — сказал Редвуд. Подойдя затем поближе к Бенсингтону, понизив голос и указав на дверь, он прибавил:

— А как она относится к этому?

— Кузина Джен? Она ничего не знает. Ей не приходит в голову, что мы имеем какое-нибудь отношение к гигантским животным. Да она и газет не читает.

— К счастью для нас, — заметил Редвуд.

— Так же, как и миссис Редвуд, я полагаю?

— О нет, — отвечал Редвуд, — она как раз теперь приходит в отчаяние по поводу ребенка.

— Растет?

— Ужасно. Почти на четыре фунта прибавился в десять дней. Весит теперь больше тридцати фунтов. Это шестимесячный ребенок! Действительно, есть от чего в отчаяние придти!

— А здоров?

— Богатырь! Кормилица ушла, потому что слишком больно дерется. Не успевают шить распашонки: чуть не каждую неделю приходится менять! На днях возили его гулять, а у колясочки колесо сломалось — рыночная работа! — так привезли домой на тележке молочника. Толпа собиралась, да… Принуждены теперь класть его в кроватку Джорджины, а Джорджина спит в его люльке. Ну, мать, конечно, боится. Сначала гордилась им и все хвалила Уинклса, а теперь нет! Замечает, знаете ли, что это не совсем нормально.

— А я думал, что вы его посадили на малые дозы,

— Пробовал.

— Ну что же?

— Ревет. И прежде он кричал довольно громко, но это, знаете ли, так и следует: легкие развиваются; а теперь, с тех пор, как принимает Гераклеофорбию…

— Гм! — произнес Бенсингтон, рассматривающий свои пальцы с еще большим вниманием, чем до сих пор. — Если судить по курам и осам, то он вытянется футов на тридцать или около того… при соответствующих размерах всего прочего…

— Что же мы с ним будем тогда делать?

— Вот это-то и интересно, — отвечал Бенсингтон,

— Черт возьми! Одно платье чего будет стоить… Да, наконец, — прибавил Редвуд, — как он будет жить, оказавшись единственным Гулливером среди пигмеев?

— Почему единственным? — сказал Бенсингтон и, не получив ответа, еще раз повторил: — Почему единственным?

— Не думаете же вы…

— Я ничего не думаю, я только спрашиваю: почему единственным? — сказал мистер Бенсингтон с самодовольством человека, загадавшего трудную загадку.

— Вы хотите сказать, что, может быть, и другие дети…

— Я хочу сказать только то, что сказал. Редвуд стал ходить по комнате.

— Конечно, — произнес он, помолчав немного, — возможно, что и другие… А все-таки, до чего же мы дойдем?

— Не забудьте, Редвуд, — сказал мистер Бенсингтон, очевидно наслаждаясь смущением приятеля, — что ведь и мозг его, надо думать, будет на тридцать пять футов, или около того, выше нашего уровня, а это… Что там такое?

Редвуд стоял у окна и, видимо, взволнованный, во что-то пристально всматривался.

— Что там такое? — повторил Бенсингтон, вставая.

— Надо купить газету, — сказал Редвуд, бросаясь к двери.

— Да в чем дело?

— Там газетчик… с заголовком большими буквами…

— Ну, так что ж?

— Да я не разобрал хорошенько… Надо купить газету… Что-то о гигантских крысах.

— Крысах?

— Ну да. Скиннер оказался прав, очевидно.

— Так вы думаете.

— Что я могу думать, пока не куплю газеты? Гигантские крысы! Уж не съели ли они его?

Поискав шляпу, Редвуд выбежал без нее. Пока он спускался с лестницы, на улице слышался крик газетчика:

— Ужасное событие в Кенте! Ужасное событие в Кенте! Крысы съели доктора… Ужасное событие! Доктор съеден огромными крысами! Подробное описание!..

Коссар — известный инженер — нашел их обоих у подъезда дома. Редвуд держал газету, а Бенсингтон, стоя на цыпочках, заглядывал в нее через плечо своего приятеля.

Коссар был здоровый малый, с неуклюжими конечностями, как бы случайно попавшими на предназначенные места, и лицом, похожим на неоконченный резной барельеф, забракованный в самом начале работы: глаза были едва обозначены, нос остался четырехугольным, нижняя челюсть выдвигалась вперед, волосы расходились от головы по касательным линиям. В общем, вряд ли кто нашел бы его красивым. К тому же он сильно пыхтел, а говорил тоненьким голосом и всегда с оттенком недовольства или горькой жалобы. Одет он был в серую пиджачную пару, а голову слегка прикрывала шелковая шляпа.

Подъехав к дому в кэбе, он засунул свою громадную красную руку в карман брюк, вынул кошелек, расплатился с извозчиком и начал грузно подниматься по ступенькам, причем под мышкой у него оказалась аккуратно сложенная афиша, которую он взял в руки, как только освободился от кошелька.