Николай Томан - В созвездии трапеции [сборник]

— Да, Анатолий Георгиевич, — твердо заявляет Михаил Богданович, хотя у него и нет еще полной уверенности в этом: Илью тоже ведь можно будет окончательно уговорить лишь в том случае, если сообщить, что дирекция цирка согласна на осуществление его эксперимента.

— Ну хорошо, — протягивает руку Михаилу Богдановичу главный режиссер. — Будем тогда действовать сообща!

Давно уже за полночь, а директор цирка все еще не спит. Сейчас, когда рядом с ним нет ни главного режиссера, ни Ирины Михайловны с Михаилом Богдановичем, все кажется ему не таким уж радужным. Сказка, которую они так красочно нарисовали, представляется ему теперь почти безрассудством и уж во всяком случае делом невероятно хлопотливым, а может быть, и вовсе неосуществимым. Надо еще посчитать, какими будут затраты на осуществление этого замысла. Может ведь оказаться, что не хватит на него бюджета всего цирка.

Ну, а вообще-то очень заманчиво, конечно! И приятно, что идеей этой так все загорелись и видят в ней поистине сказочные возможности…

Директор долго еще ворочается с боку на бок, то улыбаясь зрелищу, которое не только его режиссеры, но и сам он легко себе представляет, то сокрушенно вздыхая при одной только мысли о завтрашнем разговоре об этом в Союзгосцирке.

Более же всего досадует он на себя за то, что так легкомысленно дал свое согласие Анатолию Георгиевичу и Ирине Михайловне. Он, правда, не сказал этого прямо, но по всему тому, что произнес, а главное, по тому, как блаженно улыбался (теперь ему кажется почему-то, что улыбался он — именно блаженно), они поняли, конечно, что он не только согласился со всеми фантастическими их проектами, но и поверил в их осуществимость.

Не спит в эту ночь и Ирина Михайловна, ибо ей вовсе не кажется, что директор цирка дал согласие на осуществление эксперимента Ильи. Напротив, он был, как ей теперь представляется, слишком осторожен и уж конечно никак не проникся тем энтузиазмом, которым были полны все остальные.

Более же всего радовались замыслу отца братья Маши. Их будто подменили. Потому-то так счастлива и Маша.

О Маше Ирина Михайловна всегда думает с особенной теплотой, радуясь ее успехам и не завидуя ничему. В Маше ей вообще нравится все, даже то, что почти все мужчины влюблены в нее. И она не кичится этим, не задирает головы, не мнит себя бог знает кем, как некоторые красивые актрисы.

Ирина Михайловна и сама красивая женщина. По собственному опыту она знает, как нелегко казаться равнодушной к поклонению. Потому-то умение Маши быть со всеми ровной, без малейшей тени какого-либо кокетства, просто поражает ее. Даже к Митрофану Холопову, которого Маша терпеть не может, относится она почти так же, как и к другим.

И снова тревога за Илью вызывает невольный вздох Ирины Михайловны. Осуществится ли его замысел?

Беспокоят ее в связи с этим какие-то не очень понятные ей и, видимо, скрываемые от нее отношения Ильи с отцом. Они, правда, разговаривают, как всегда, даже подшучивают друг над другом, но что-то все-таки существует между ними такое, чего не было раньше. Может быть, это потому, что Андрей не добивается повторения эксперимента Ильи на более мощной установке?

Ей известно, конечно, что сейчас, в конце года, когда научно-исследовательский институт, возглавляемый Андреем Петровичем, использовал почти весь свой бюджет, начать сложную работу над экспериментом Ильи не так-то просто. Да и не только от Андрея Петровича все это зависит. Однако он мог бы все-таки что-нибудь предпринять.

И тут возникает самый тревожный для нее вопрос: а что, если Андрей не верит в возможность повторения эксперимента сына? Что, если он ставит под сомнение даже тот успех, который достигнут Ильей на его лабораторной установке?

Андрей Петрович встает сегодня очень рано. У него много дел в институте. К тому же он собирается побывать все-таки у академика Аркатова и напомнить ему о его обещании. Илья еще спит, и он не решается будить его. Да и о чем, собственно, говорить с ним сейчас, не зная, сможет ли Аркатов помочь ему чем-нибудь. Нет, лучше, пожалуй, отложить этот разговор с Ильей до вечера…

К академику Андрей Петрович попадает только во второй половине дня. Аркатов, как всегда, любезен и без напоминания, сам заводит разговор об эксперименте Ильи.

— Я все помню, дорогой мой доктор Нестеров. Собирался даже позвонить вам сам. Не сделал этого раньше лишь потому, что нечем было вас порадовать. Да и теперь мало что изменилось к лучшему. Сами знаете, что значит конец года. Но я докладывал об эксперименте вашего сына вице-президенту, и он очень этим заинтересовался. Не сомневаюсь, что с января (а до этого не так уж далеко) мы получим все необходимое, чтобы начать самое серьезное изучение его антигравитационного эффекта.