Николай Бондаренко - Вот Человек !

- А... против кого это?

- Против тех, кого господин Карл ненавидит.

- Ради бога, не говорите так, нас могут услышать... - Девушка обернулась и, убедившись в том, что "провожатые" значительно отстали, успокоилась.

- Земля наша в такой опасности, - сказал я, - словами не передашь...

- Наверное, не все так ужасно, - попробовала улыбнуться Мэри. - Если мы будем думать об этом - мы не сможем нормально жить.

- А разве мы живем нормально?

- Ну да. Я - по крайней мере.

- Кроме вас - миллионы людей!

- Они сами виноваты в своей нищете, в своей неустроенности.

- В том-то и дело, что не виноваты!

Мэри остановилась и серьезно посмотрела мне в глаза.

- Очень прошу, давайте о чем-нибудь другом.

- Что ж, попробуем.

Но разговора не получалось. Исчез между нами незримый контакт. Можно было бы бросить "до свидания" и просто-напросто уйти, но хорошее начало не давало на это права. Девушка еще поймет свои заблуждения. Человек она понимающий, добрый...

Когда проходили через парк, я поднял иссушенный лист и показал Мери.

- Такое сейчас мое сердце...

- Вы, я вижу, великий пессимист, - ответила девушка и отобрала у меня листок. - Таких сердец, знаете, сколько! Вот мы сейчас соберем из них букет.

Нет, букет собрать не удалось. Почти все опавшие листья размокли, смялись, потеряли яркую окраску. Так что мой листок оказался единственным, и Мэри бережно несла его до самого дома.

Она жила действительно недалеко от моего особняка. Крохотный домик, крохотный дворик, крохотная дверца в ограде, оплетенной сухими стеблями хмеля. Проводя меня в свои владения, Мэри сказала, что я первый, кто переступил порог ее жилища: ей категорически запрещено приводить к себе кого бы то ни было. Да и некого приводить: живет одна, даже знакомых нет. Но, естественно, скрывать от господина Карла мой сегодняшний визит было бы нелепо...

Единственная комнатка, не считая кухни, была чистой, опрятной, на подоконнике в горшочках теснились цветы - здесь была и герань с ярко-красными цветочными гроздьями, и колокольчики - крупные, ярко-синие, и нарядные незабудки, и еще какие-то пестрые цветики, названия которых я не знал.

В комнате ничего лишнего - небольшой столик, покрытый вышитой скатертью, два стула, у входа сундук. Вот, пожалуй, и все. Чего-то все-таки не хватало, и я догадался: нет кровати. Где же девушка спит? Не на сундуке же! Я, извинившись, спросил об этом у Мэри. Она засмеялась. Дотронулась до сундука здесь постель, и показала на стенку - а здесь пристегнуто ложе.

Была еще тумбочка, украшенная сверху вязаной салфеткой. А на ней, к своему удивлению, я вдруг увидел старую знакомую - начищенную до блеска керосиновую лампу. Я приложил палец к губам, как это делал Роб, поднял лампу и, сопровождаемый недоуменным взглядом Мэри, вынес во двор, поставил под единственным облетевшим деревом. Пусть записывает рулады ветра и прочие дворово-уличные шумы. Вернувшись, внимательно осмотрел все предметы в комнате и объяснил Мэри: не хочу, чтобы Карл нас подслушивал. Предпочитаю свободное изъяснение, без умалчиваний и настороженности. Мэри опустилась на стул и, сложив руки на коленях, как примерная школьница, изумленно наблюдала за моими действиями. Потом она сказала, что я, наверное, чересчур мнительный: не такой уж плохой человек господин Карл, а если глубже разобраться - даже замечательный. Пример тому - она сама. Кому нужна была девочка-сирота? У всех своего горя хватает. А господин Карл создал для нее все условия, предоставил жилье, обеспечил работой... Конечно, человек он необычный, сложный, но это не значит, что плохой...

Да, трудно будет переубедить девушку. По всему видно, она Карлу во всем доверяет. Я высказал эту мысль вслух и услышал подтверждение. И еще я спросил: значит, она с ним делится, обо всем ему рассказывает, особенно по интересующим его вопросам? Мэри утвердительно кивнула: да, это даже входит в ее обязанность. Значит, продолжал я, о нашем разговоре она тоже... донесет?

Мэри смутилась. Донесет? А если это нужно для дела?

В опасное русло повернул разговор, может привести к разрыву... А так не хотелось вражды, даже размолвки; девушка, я чувствовал, еще многого не видела, а то, что видела, объясняла чужими, не выстраданными словами... И самое главное - по неведению, по наивной доверчивости верно служила самым оголтелым врагам человечества...

Ну что ж, говорю я, не буду разубеждать в том, к чему вы привыкли. Однако я не смогу быть с вами откровенным до конца. Почему? Да потому, что мои слова станут известными Карлу, и многих хороших, настоящих людей приговорю к смертной казни.