Андрей Анисимов - Доступ к телу

– Куда прешь, мудак херов. – ууслышал он после визга тормозов.

Все же не заметил светофора и перешел улицу на красный. За это и получил брань водителя.

– Извините, любезный – ответил ученый, ускоряя шаг.

В институт ворвался бурей. Лифт почему-то сам остановился на третьем и подниматься выше не желал. Бородин знал – вещи его не любят, и два лестничных пролета преодолел махом. Вот и его лаборатория. Здесь и находился его настоящий дом. Ни итальянской мебели, ни немецкого фарфора. Столы вечно завалены журналами. На них неделями немытые чашки. Свежий чай наливают в остатки старого. Кофе он в лаборатории запретил. Не признавал растворимого, а варить настоящий долго. Пепельницы, забитые окурками, опорожнялись редко. Обычно тишина, нарушаемая зудом процессоров. И еще теснота. Неосторожно заденешь полку, бумаги летят на пол. Кабинетов много, а места нет. Бородина теснота не удручала – так и должно быть. Просторно только в вольерах «семьи». Но там особый запах. Бороться с ним бесполезно – это царство Норы и Фони. И только одно помещение всегда стерильно и в образцовом порядке – его «операционная». Белая комната с лазерной установкой. Ее Бородин изобрел сам. Рядом на штативе телевизионная камера. В операционную входить без него не разрешалось.

В лаборатории Александра Ильича ждали. И судя по лицам помощников, остроту момента ощущали и члены его команды – младший научный сотрудник Катя Суркова, аспиранты Вадим Дружников и Николай Тарутян. Даже лаборант Витя Шаньков, задира и циник, сейчас выглядел одухотворенным. Все они встречали его, словно генерала на парадном плацу, возле кабинета стоя. Катя Суркова заглянула ему в глаза и тихо сказала:

– Александр Ильич, все готово.

– Надеюсь, их не кормили?

– С в-в-вчерашнего д-д-ддня, только вода. – Тарутян заикался.

– Это хорошо. Как они себя чувствуют?

– Ф-ф-ф-фоня солиден, не жлобит и не развратничает, а Нора уд-д-д-д-дивительно заду-ду-думчива.

– Странно… Неужели и на поведенческом уровне их характер меняется? – Спросил Александр Ильич. Спросил больше у себя, чем у своих помощников.

– Жрать хотят, вот и присмирели, – ухмыльнулся Шаньков, на минуту вернув себе обычное состояние циничного шалопая. Но тут же осекся и посерьезнел.

– Тогда вперед. – Александр Ильич резко открыл дверь в помещение с тяжелым запахом, подошел к толстому стеклу, отделявшему часть пространства от владений «семьи», и уселся в кресло. Молодые ученые сгруппировались за ним. Шаньков занял место у камеры, которую перетащил из операционной еще вчера вечером. Все замерли, выжидали команды. Но шеф не спешил. Мальчишеское нетерпение, овладевшее им с момента пробуждения, в лаборатории отступило. Теперь ему хотелось настроиться так, чтобы принять с одинаковым спокойствием и победу, и неудачу. Ведь он ученый и понимает: любой результат – это всего лишь шажок в череде проб и ошибок. Хорошо, если этот шажок верен, а если нет – надо долбить снова. А возможно, и поменять «материал». Хотя в Фоню и Нору он вложил огромное количество труда и энергии, но свет клином на них не сошелся.

Фоня поступил в Институт полтора года назад. Нора появилась на семь месяцев позже. Период ухаживания составил несколько минут. При встрече Фоня взял Нору за шиворот и, не слишком заботясь о взаимности, совершил с ней короткий половой акт. Так они познакомились и поженились. Профессор и его помощники в формировании обезьяньих личностей участия не принимали. Оба примата – это взрослые особи, с вполне сформировавшимися характерами. И если Нору отняли на таможне у незадачливого любителя экзотической живности, то Фоню продал в институт дрессировщик Залетов, который и растил обезьяну. Но надежд дрессировщика Фоня не оправдал. Повзрослевший самец не поддавался цирковому обучению. И не потому, что был лишен от природы сообразительности, а в силу несносного характера. Фоня отличался подлостью, был злопамятен и любил гадить даже тем, кто ему симпатизировал. Типичная агрессивная обезьяна с отвратительными манерами. Но что плохо для дрессуры, то хорошо для науки. Именно такой беспардонный жлоб больше всего и подходил для эксперимента ученого.

За толстым стеклом, прямо перед Бородиным, стояли две яркие тарелки – красная Фони, зеленая Норы. На зеленой два спелых банана, красная пуста. Александр Ильич оглянулся на помощников:

– Камера готова?

– Все в норме, – успокоил шефа Шаньков. Съемка опыта входила в обязанности лаборанта. Телекамеру, гордость небольшого коллектива, подарил Бородину сын. Настоящая цифровая машина, какой пользовались операторы продвинутых телевизионных компаний. Она прекрасно воспроизводила картинку и давала возможность для точнейшего монтажа отснятого материала.