Дверь водителя распахивается.
Вот это сюрприз — Лела!
Я опускаю на землю чемоданчик с Inmarsat'ом, протягиваю вперед руку и громким голосом пою:
— Где ты, моя черноглазая, где…
Допеть до конца мне не дают.
— Ой, ухо отпусти!
— Вот тебе, Котяра, вот тебе за все, — очень больно таскает меня за ухо. Я не сопротивляюсь. Поделом!
— Это кто же тебя научил маленьких обижать?
Отпускает меня. Отворачивается, идет к машине. Я за ней. Довольный, усаживаюсь в прохладу, как всегда на заднее сиденье по диагонали от водителя. Черная грива загораживает мне все. Лела, не глядя на меня, говорит:
— Кто это тебя так отделал?
— Понимаешь, снежный человек встретился…
— И он же руку забинтовал?
Я в затруднении замолкаю.
— Ох, Кот, какое же ты трепло! Твои уже в аэропорту. Я тебе взяла билеты на сегодня и на завтра, на выбор. Со своими полетишь или завтра? — ее голос в конце чуть заметно дрогнул.
Да, жизнь богата выборами между плохим и худшим. Мысленно в который раз назвав себя свиньей, говорю:
— Сегодня. А то мне еще завтра доклад делать… в Минске.
Она резко трогает с места…
Я сижу у мамы на даче в кухне и пью чай с клубникой. Мама тревожно смотрит на мою забинтованную левую руку:
— Как это тебя угораздило?
Дожевывая, невнятно говорю:
— Да вот, зазевался, дверью в поезде чуть прижали, ничего страшного.
— Но зато загорел здорово.
Да, загорел я здорово. На всю жизнь. Но ничего, мама скоро перестанет это замечать…
Когда мне становится слишком весело, я смотрю этот файл. Высота съемки очень большая, но видно все четко.
Юлька сидит, прислонившись спиной к большому валуну. Руками обхватила колени, волосы рассыпались, лица не видно. Ведь она спит, правда?
Она не обманула меня. Я действительно встретил ту, о которой она мне написала в записке. Но это уже совсем другая история.
— Заведут они мотор, досчитают до сорока восьми и ба-бах!
— Это точно!
«Белое солнце пустыни»
Вот это да! «Дяденьки, что вы делаете тут, столько больших дядей? Социализм — свободный труд свободно собравшихся людей». Так, кажется, писал Владимир Маяковский?
Внутри огромного ангара, освещенного светом люминесцентных ламп, стоял мерный, негромкий шум. Десятка полтора серьезных людей раскладывали на полу какие-то мятые, поломанные и искореженные предметы. Настроение, поднятое путешествием на генеральской машине по весеннему лесу, слегка испортилось.
Не обращая внимание на раздающееся за спиной кашлянье, (как же, опять нарушаю субординацию — выскочил вперед генералов) подхожу к одной из групп. Так я и думал — это части самолета. Настроение портится окончательно.
Навстречу нашей делегации уже спешит какой-то генерал со скорбным лицом. Здоровается и начинает вещать вполголоса:
— Вот, уважаемые члены государственной комиссии, уже второй случай. Нас бьют неизвестным оружием, прямо над нашей территорией. Машина разваливается в воздухе за доли секунды…
Эту демагогию я слушаю каждый день. Заговор против России, как говорил классик, несомненно, существует. Плохо только, что мы все — его участники. Отхожу в сторону и усаживаюсь в стороне за столиком с технической документацией. Начинаю читать…
Генералы хмурят брови, сдержанно размахивают руками, спорят. Внезапно в руках скорбного генерала появляется какая-то бумага. Он отдает ее нашему КсанПалычу, генералу великому и ужасному.
Интересно, только сейчас обратил внимание — генерал наш Козлов в белых штанах, малиновом пиджаке и темных очках. Шикарно смотрится среди прочих однотонных темно-зеленых и синих генералов.
Пришла пора вмешаться. Подхожу, через плечо Палыча заглядываю в бумагу. Все ясно. Уже готовый вывод: «поражение произведено неизвестным видом оружия». Понятно, что последует за этим — десяток НИРов и ОКРов лет на десять и миллиардов…дцать несколько рублей. А чего ради — года через два забудут. КсанПалыч уже тянется за своим золотым «Монбланом», предвкушая банкет и баню с русалками. Но тут я, как всегда, порчу всю малину. Тихо говорю:
— А я бы воздержался это подписывать…
Реакция у моего генерала хорошая. Ученый уже.
Генеральская рука замирает:
— Э…э… Коллеги… Все-таки надо более тщательно разобраться. Мои подчиненные немножко поработают тут, — и широкий жест в сторону разбросанного железа.
Да, подчиненные поработают. Тут. А может и в другом, более приспособленном для этого месте. Опять отхожу к столику и продолжаю читать документацию.
Читать дальше