Карл Грюнерт: Гибель Земли. Шпион с Марса

Перо отказывается описывать чудовищно-ужасные сцены, разыгрывавшиеся между людьми за несколько часов до столкновения. Воскресли все ужасы былых войн и революций, но в формах еще более разнузданных и жестоких. Как на тонущем корабле с циничным разгулом обнажается ничем не обузданный звериный эгоизм людей — так закипела теперь, но только в сотни, в тысячи раз разнузданнее и свирепее ожесточенная борьба за существование двуногих зверей, отдавшихся во власть и на волю своих врожденных животных инстинктов. Трусость и жестокость — вот все, что уцелело в душе существа, мнившего себя прекрасным венцом творения.

В безумии борьбы и отчаяния, подхваченные волной разрушения, люди, сознававшие себя обреченными, стихийным ураганом носились по улицам городов и деревень и еще недавно кипучих, крупных, культурных центров: разрушали памятники, осаждали тюрьмы, взрывали динамитом заводы, фабрики, железнодорожные мосты…

А над головами, над всеми дикими и страшными картинами стихийного разгула страстей, неудержимого взрыва отчаяния и ужаса, над реками крови, проливаемой в ожесточении борьбы за призрак спасения, за место в одном из воздушных шаров или аппаратов — повисала все ниже и ниже, вея дуновением неминуемой смерти, зловещая, необозримая черная тень, затянувшая больше половины неба, почти скрывшая солнце…

На тихой вышке П.-й обсерватории стоял, как верный часовой, старик директор, не сводя глаз с своих инструментов.

Он не мог бы оказать, для чего и для кого он следит за этими интересными изменениями н небесной механике. Но ум, воспитанный на идеалистическом служении чистой науке, и душа сурового рыцаря долго не допускали и мысли покинуть свой пост до последнего мгновения и последнего вздоха. И с привычным спокойствием духа, он педантично, внимательно и добросовестно продолжал свои наблюдения и записи.

А во вселенной совершался глубоко интересный момент. Астрономические пертурбации усложнялись и всевозможными расстройствами в области земного шара. Сейсмографы в подвальном этаже обсерватории показывали колебание почвы, эпицентр которого находился, по-видимому, где-то в западном полушарии.

Доктор Штейнвег, такой же строгий и самоотверженный слуга науки и долга, также не хотел покидать свой пост до последнего мгновения, но директор нашел, что умереть его долг не здесь.

— Дорогой мой друг! — сказал он ему дня два тому назад, положив ему руку на плечо и глядя на него добрыми глазами старшего любящего брата. — Вы как-то рассказывали мне, почему вы остались одиноки… Ну, вот… в эти тяжкие часы она тоже одна… Поезжайте к ней! Теперь ваше место там, около нее!

— Оставить вас, одного, дорогой, уважаемый друг?

— Ну, ну… что ж делать, когда моя старушка покинула меня рано… Не беспокойтесь обо мне и поезжайте с Богом сразу. В последний раз сыграю роль начальника и отрешу вас in optima forma от ваших служебных обязанностей. Ну… я чуть было не сказал: «до свидания»…

Сигнальный звонок вывел директора из раздумья; это была какая-то весть по трансатлантическому телеграфу.

Директор подошел к аппарату. На сматывающейся, автоматически отпечатанной полосе бумаги он прочел следующую депешу, поданную в Нью-Йорке в 8 часов 49 минут 38 секунд утра по американскому времени.

«Грандиозные вулканические извержения в цепи Андов. Вновь начали действовать сотни давно потухших кратеров. Более подробных сведений пока не имеем.»

Директор в раздумьи вторично перечитал телеграмму.

— Земля трепещет в ожидании… — прошептал он про себя с задумчивой и печальной улыбкой.

Медленно и тяжко ползло время под гнетом все ниже нависающей над скорбной Землей темной массы.

Директор снова подошел к телескопу, чтобы еще раз отметить угол склонения кометы. Но едва он взглянул, — из груди его вырвался крик.

С лихорадочной поспешностью начал он набрасывать на бумагу формулы и цифры.

Прошел еще час. Он снова проверил положение кометы и снова принялся за вычисления. Затем одним прыжком очутился у телеграфа.

Старые руки сильно дрожали, когда он взялся за ручку аппарата, — но протелеграфировать ему надо было всего несколько слов.

И только исполнив этот долг, он в изнеможении упал на кресло перед своим письменным столом.

Но вот наступил роковой час… Д-р Штейнвег посмотрел на свой карманный хронометр…

— Еще 34 минуты и 52 секунды — сказал он Ганне Родбах, стоявшей рядом с ним, плечо к плечу, у окна своей комнатки в мезонине. — Ровно 3 часа!..