Ганс Доминик - Лучи смерти

Эрик Трувор бросил взгляд на то место телеграммы, которое Сильвестр держал в руках. Аппарат, между тем, неутомимо работал дальше; целые метры бумаги спиралями лежали на коленях Сильвестра.

Эрик Трувор прочел: «Яна — Сильвестру. Я спрятана в Англии, в Мейтланд Кастль, у друзей».

Короткая телеграмма повторялась трижды.

Эрик Трувор наклонился к сидящему и положил ему руку на плечо.

— Радуйся, Сильвестр! Твое горе миновало. Теперь ты знаешь, что Яна в надежном месте.

Под давлением руки Эрика Трувора тело Сильвестра съежилось еще больше. Оно наклонилось вперед и упало бы на пол, если бы сильные руки Эрика Трувора не подхватили бы его. При этом Эрик почувствовал, что жизнь покинула тело его друга, что бледность лица вызвана не только неверными отблесками ледяных стен.

Организм Сильвестра Бурсфельда не перенес смены радости и горя, душевных потрясений и тяжелой работы. Паралич сердца прервал его молодую жизнь в тот миг, когда он получил телеграмму Яны.

Эрик Трувор держал в руках уже похолодевшие пальцы друга. Атма вошел в комнату, приблизился к Сильвестру и мягким движением закрыл ему глаза.

Эрик Трувор смотрел на бледное лицо мертвеца. Потом он повернулся к большому лучеиспускателю. Рычаги тихонько тикали, выбрасывая на бумагу все новые и новые сведения с театра военных действий. Тяжелыми шагами подошел Эрик Трувор к мощному аппарату. Он произнес лишь одно слово.

Это был боевой клич.

Доктор Роквелль, лейб-медик президента-диктатора и дежурный адъютант Гаррис, понизив голос, беседовали в прихожей.

— Пока президент не требует моих советов, я не смею навязывать их ему.

— Так дальше не может продолжаться, господин доктор! Такой жизни, в конце концов не выдержит ни один человек. Уже двенадцать дней, со времени объявления войны, президент не раздевался, почти не выходил из своего рабочего кабинета…

— Я признаю, что такой образ жизни утомителен, особенно когда человеку перевалило за пятьдесят. Но с другой стороны подумайте об исключительности положения. Решается судьба Штатов и… диктатора. В конце концов нет ничего удивительного, если он все свои силы отдает войне.

— Силы! Силы! Господин доктор! Откуда может взяться сила, если он почти ничего не ест? Чашка чая, несколько сандвичей, вот и все за сутки. И при этом — отсутствие сна. Вот уже двенадцать дней я не видел президента спящим; мои товарищи по дежурству тоже.

— Несмотря на это, он все-таки спал. По четверть часа, урывками, когда никого не было в комнате. Ни один человек не выдержит двенадцать дней без сна, могу вас уверить в этом, как врач. При полном отсутствии сна уже на третий день становятся заметны угрожающие симптомы.

— Они налицо, доктор. Поэтому я прошу вас пойти к президенту. Он изменился. Его взгляд, прежде такой холодный и спокойный, теперь стал блуждающим и лихорадочным.

— Мы узнаем лихорадку по температуре пациента. Будьте уверены, что президент прекрасно спал в своем кресле эти двенадцать дней. Природа требует своего, особенно когда дело касается сна. Медицина знает примеры, что всадники, в состоянии переутомления спали сидя верхом, не подозревая об этом, и — что еще важнее — не падая.

— Спал? Вы говорите так, доктор, потому что не ознакомились вблизи с обстоятельствами. На его столе находятся двенадцать телефонов. Он находится в постоянных сношениях с фронтом. Сейчас он может говорить с командующим нашей американской воздушной эскадрой. Через пару минут последует разговор с шефом австралийского флота. Быть может, во время этого разговора уже делает доклад индусская эскадра… и так круглые сутки.

— Я верю вашим сообщениям, господин адъютант, но все же не могу навязывать своего совета без особого приглашения. Если действительно появятся угрожающие симптомы, я через две минуты буду на месте.

Во время этого разговора президент-диктатор сидел в своей рабочей комнате за массивным столом в тяжелом кресле с высокой спинкой. Гаррис был прав — Цирус Стонард изменился. То он глядел на лежащие перед ним известия, то неподвижно уставлялся на потолок. Он нервничал и беспокоился словно ежеминутно ожидал какого-то известия.

Вошел секретарь. Осторожно ступая на цыпочках, подошел он по тяжелому ковру к столу и положил перед президентом красную папку с новыми телеграммами.

Это были хорошие вести об успехах в Индии, о победе американского воздушного флота над Баб-Эль-Мандебом. Даже требовательный полководец едва ли мог желать большего. Но президент-диктатор прочел эти сообщения без всякой радости.