Игорь Ткаченко - Путники

Тут, на верхней площадке башни святого Гауранга, всегда был ветер. Но это был совсем не тот ветер, что внизу, задыхающийся в узких ущельях улочек. Это был чистый, свободный, сильный ветер, напоенный ароматами трав и цветов, родившийся на снежных вершинах Запретных гор, или же густой и солоноватый на вкус, пробуждающий в груди непонятную тревогу и ожидание -- морской.

Юноша едва успел отдышаться, как глубокий низкий звук, родившись в недрах Цитадели, медленно поплыл над Городом, возвещая о начале нового дня, Дня Очищения. Звук плыл и плыл над дворцами и лачугами, пятачками площадей, торговыми рядами, мастерскими ремесленников, над узкой песчаной полосой, где у самой воды в свете факелов копошились плотники, заканчивая последние приготовления к торжественной церемонии Посвящения и обряду Сожжения Кораблей, над крохотными лодчонками вышедших на утренний лов рыбаков, и люди, заслышав этот звук, поднимали головы и долго прислушивались, пока он не затихал вдали.

Повернувшись лицом к морю, Джурсен ждал. И пот небо в той стороне порозовело, отделилось от моря, между небом и морем показался краешек солнечного диска, и к берегу побежала из невообразимой дали трепетная пурпурная дорожка. Тотчас вспыхнула и засияла огромная снежно-белая птица на шпиле Цитадели, но во сто крат ярче, так, что больно было глазам, чисто и пронзительно засверкали вершины Запретных гор на горизонте.

Джурсен закрыл глаза, подставил лицо ветру и полетел. Тело его стало невесомым, из груди рвался ликующе-победный крик, и хлопали, хлопали, хлопали за спиной крылья. Он парил над миром, поднимаясь все выше и выше, и где-то далеко внизу остались узкие улочки с запутавшимся в них суетливым зловонным ветром, склочные торговые ряды, про пахшие обманом и рыбой, шаги стражников под утренним окном. Вот позади и эта каменная громада -- Стена, а впереди были снежные вершины, и за ними...

Но вот снова раздался глубокий низкий звук из Цитадели, и полет прервался. Над головой было небо, по ноги в казенных башмаках прочно опирались на дощатый настил. Далеко впереди были горы, но между ними и Джурсеном лежал Город, в котором ему жить. А за спиной хлопали не крылья -просто разлетевшиеся полы плаща послушника.

Джурсен вдруг очень отчетливо понял это, и мечта умерла. Он понял, что никогда больше не сможет полететь, и страшная пустота ворвалась в его душу, ноги подкосились, и он медленно, как старик, держась за кованый поручень, стал спускаться.

И еще он понял, что никогда больше не позволит себе подняться на верхнюю площадку башни святого Гауранга и встретить восход солнца, пережить волшебный миг разделения тьмы на море и небо и увидеть, как первые лучи солнца зажгут белым пламенем вершины Запретных гор.

Это было прощание.

Больше прощаться было не с кем и не с чем.

"Святой Данда! -- взмолился юноша. -- Помоги мне! Дай мне силы Гунайха и стойкости Гауранга, дай мне мудрости Вимудхаха, помоги мне справиться с искушением и стать таким, как все. Помоги мне!"

Стыд, тоска и отчаяние жгли его сердце.

Он не такой, как все. Годы послушничества пропали даром. Он преуспел и отточил ум свой учением, которого не смогла принять душа, и ум стал холоден а в душе поселилась пустота.

Он не такой, как все. Мудрость священных книг тщетно боролась в нем с язвой тягчайшего из пороков -- жаждой странствий.

Он не такой, как все.

Знал бы адепт-наставник, какие мысля посещают лучшего из его учеников, когда он в глубокой задумчивости застывает над священными текстами. Знал бы он, сколько раз мысленно Джурсен уходил к заснеженным вершинам Запретных гор, пересекал под палящим солнцем Пустыню или поднимал огромный парус на корабле!

Он крепко хранил свою тайну, свой позор и предательство.

Ларгис, милая добрая Ларгис -- единственный человек на свете, которому он признался в гложущей его тоске.

-- Бывает, часто бывает, что я чувствую... не знаю, как это назвать, -сказал он как-то ночью. -- Я задыхаюсь. Мне душно здесь, не хватает воздуха, давит в груди...

-- Открыть окно? -- сонно пробормотала Ларгис.

-- ...больше всего на свете мне хочется идти и идти с тобой рядом, и чтобы далеко-далеко позади остались стены, Цитадель, Город... Так далеко, что их и не видно вовсе, а мы все идем и идем...

-- Куда?

-- Не знаю, неважно куда, просто идем. Отсюда. За горы, за море, куда-нибудь. Я не знаю куда, но словно какая-то сила тянет меня, зовет, и я не хочу и не могу ей противиться.

Он говорил и говорил. Раз начав, он уже не мог остановиться. Ларгис молчала, и он был благодарен ей за молчание. Она молчала, и он думал, что говорит за обоих, и больше не был одинок. Ларгис молчала, но, повернувшись к ней, Джурсен тотчас пожалел о сказанном. Зажимая себе рот ладонью, девушка смотрела на него расширившимися от ужаса глазами.