Джошуа Слокам - Всемирный следопыт, 1926 № 04

Много патентов на изобретения взял Эдисон за свою долгую 79-летнюю жизнь. Он дал миру телефон, фонограф, микрофон, лампочки накаливания и т. д.

Выйдя сам из бедного класса, Эдисон понимает нужды и горе рабочих. Он начал лет 15 назад разрабатывать проект цементного дома — дешевого и быстро строющегося. Стальной каркас дома можно собрать и скрепить в 2–3 часа, а затем в течение 4–5 часов все пустоты в каркасе заливаются цементом. Через 24 часа цемент засыхает, и дом готов. Использование этого изобретения возможно только теперь, когда найден способ заливать жидким цементом и удерживать ого во время работы в жидком состоянии. Эдисон говорит, что на это изобретение он не возьмет патент, что это — его дар рабочему классу.

В течение всей своей жизни Эдисон спал по 2 часа в сутки и то подчас урывками. В настоящее время на рубеже 8 десятков он с огорчением принужден спать 5–6 часов, но продолжает работать 16–18 часов в сутки. «Сон — дурная привычка людей, а не необходимость», говорит он. И питание миллионера-изобретателя скудно, как и сон. Его меню, неизменное в течение многих лет: яйца, пара сардинок и овсяная каша с сахаром и вареньем.

В настоящее время Эдисон работает над батареей для автомобиля, которая будет работать не 2 года, как нынешние, а 10 лет. Это с'экономит сотни миллионов долларов в одной только Америке и удешевит транспорт.

«Старый Том» популярен, как никто в Америке, и нет сомнения, что он не сказал еще своего последнего слова. Мало инженеров, работающих под непосредственным руководством «Старого Тома», может соперничать с ним в выносливости и энергии. «Человеку надо развить в 2 раза больше извилин в сером веществе его мозга», сказал как-то Эдисон, «чтобы быть вполне человеком».

Мозг великого изобретателя, быть может, откроет нам причину столь высокого его интеллекта, ибо он завещан Эдисоном Вашингтонскому университету.

Все загорелось огнем, закипело, задвигалось в рыбачьем стане, на Амыле-реке, когда староста Ипатов об'явил о возвращении к Покрову домой, в деревню. Одни чинили кое-как cети, другие складывали их, грохотали плоским животом лодки на прибрежных камнях, стучали в лесу без умолка топоры, валились там деревья, шурша ветвями; обнажалась белая древесина — вся в слезах, — только стружки и щепы летели в разные стороны, да на дымных кострах парились гибкие связи из веток черемухи — плоты вязать.

Рыбаки плескались в холодной воде, наскоро связывали бревна. Пошла торопливая жизнь, исполненная напряжения; точно жадный демон труда, кипучего, истощающего, не знающего отдыха, слетел вдруг с высот на эти пустынные берега и вдруг наполнил их грохотом и криками, и громом, и пестрой суетой. Загорелись нежданной энергией люди, увлеченные призраком радости, обманчивой тенью веселья, со всей своей силой работали они. снова бросаясь в неведомую пучину опасностей и бед.

Звучали смешки, прибаутки. Люди, не жалея себя, отдавались работе, только теперь они хорошо услышали, как давила и жала их страшная жизнь, сколько несла она тоски и отчаяния, страшных снов, диких ночей, без конца ложившихся кошмаром, как не давала она им ни часа, о котором можно было бы вспомнить теперь на добром слове.

Наконец, они сделали два плота и сложили на них все пожитки. Одиноко и скучно смотрели опустошенные землянки рыбаков.

И вот забелело утро над горами. Чуть приметный стальной синеватый свет пополз из-за дальних далей; четко стали на небе изрезанные верхушки елей и кедров. Остывший за ночь холодный ветер полетел по реке, закручивая пышные завитки пены, играя гулким приплеском и качая древесные ветви, склоненные над рекой: иней, как белый бархат, укутал все, обложил мхи и камни мягким пухом, нежным и матовым. Какая-то жизнь зашелестела в лесу, и люди проснулись.

Это и был день, когда они отправились с рыбалки.

Наступил час отплытия.

Все поднялись, сняли шапки; быстро замелькали руки, кладя торопливые кресты.

И упали спасти, заскрипели большие обледенелые греби, заплескались, как крылья неведомых птиц; сплавщики на корме заработали сильными руками… Тихо отделились плоты от берега, поплыли, закружились среди струй воды, среди плывущих со звоном ранних льдин, среди золотых осенних листьев, сброшенных ветром с гор в речную долину… И зашумели валы, вздымаясь седыми зачесами над обломками утесов; замкнулись горы волшебным неразмычным кольцом, со всех сторон наступая густой толпою; и побежали назад, одна за другой, как летящая навстречу птичья стая. Вперед, — с вершин к долинам, где белеет белая береза, где чернеют людские пашни…