Андрей Платонов - Всемирный следопыт, 1926 № 12

— Так ты не погиб тогда, щенок, получай еще! — крикнул ночной сторож, снова сплюнул на ладони и толкнул бочку под откос, к реке. Внутри бочки поднялся страшный шум. Четыре огромных рваных ботинка промелькнули в воздухе, и весь отель шлепнулся в воду.

Содержимое выскочило, выплыло на берег, и немец в бешенстве выстрелил в старого зубоскала. Но старик, как павиан, скользнул за забор и исчез.

Оба трампа встряхнулись, как пудели, так что в лунном свете заблестел фонтан брызг. Американец меланхолично смотрел на Миссиссипи, — там течение несло его шляпу, вместе с отелем и мешком.

Над темно-зелеными маисовыми полями дул теплый вечерний ветер. Из большой лужи гудело густое кваканье гигантских лягушек, из лесов поднималось голубое дыхание плодоносной земли.

Под огромным пробковым деревом лежали два трампа и ворчали друг на друга, как голодные тигры. Они были молодыми, отважными, худыми от голодовок людьми, опустившимися и одичавшими.

— Я тебе говорил, что негры ни черта не дадут. Лучше бы было поехать на Сан-Луи. Это ты виноват.

— Но ведь ты один не поехал бы.

— Один!?. Ах, вот как, ну, конечно… Святители небесные, я дьявольски голоден!

— Помолчи немножко!

— Не могу я молчать. Будь прокляты эти подлецы-негры с их так называемым городом. Однако, это не лучше подметок, — говоривший сплюнул и отбросил огрызок кукурузной шишки.

— Вон там, — указал его товарищ на два освещенных окна фермы в конце поля, — какая-то паршивая негритянка при мне зарезала на ужин индюшку, мне при виде этого даже сделалось дурно. Я ей показал табакерку, она страшно испугалась, приняв это за талисман.

— Эта сволочь суеверна до невероятия. Как раз здесь прошлый год проходили два крейсера и освещали прожекторами берег. Чернокожие повыскакивали из хижин, и одна старая негритянка закричала: «Это глаза бога, настает его суд», и свалилась замертво, — сердце разорвалось. Чорт возьми, нельзя ли эту глупость использовать для нашего ужина?

— Гмы, да что у тебя за идея? — поспешно спросил товарищ. Глаза его загорелись, как у голодного волка. — Поработаем можжечками.

Оба задумались.

— Генрих, найдется ли у тебя кусок мыла? — воскликнул один.

— Не знаю, кажется, есть. Вот, а что?

— Не торопись. Покажи мне эту ферму с индюшкой.

Оба достойных трампа побежали через маисовое поле. У низкого полуосевшего плетня фермы они остановились.

— Тише, Ганс, тут собака.

— Схожу на разведку.

Минут через восемь он вернулся, смеясь и потирая руки.

— Теперь пора показать, что я знаменитый художник. Давай свою рожу.

Товарищ беспрепятственно дал себя измазать.

— Вот, — сказал Ганс, — теперь любой негр Луизианы примет тебя за тень своего деда. Пусть меня повесят, если это не так. Теперь внимай, дуралей: ты подойдешь к окошку и будешь ждать, я влезу на крышу и буду орать в трубу, как буйно помешанный. В этот миг ты просовывай свою башку в окно и вопи, как больная корова.

Я убежден, что услышав этот прекрасный голос с небес, черномазые удерут из своей виллы. Когда это случится, ты бросишься в атаку на индюшку и хлеб и бежишь на ту полянку, где мы были. Я буду ждать тебя. Все это, конечно, делать надо молниеносно, ибо, если негры опомнятся от первого припадка страха, они непременно вырвут колья из плетня, чтобы побеседовать с приведеньями. Все понял?

Спрашиваемый рассмеялся.

— Ну, идем скорей, я опасаюсь за целость индюшки.

Бродяги подкрались к дому.

— Удастся ли мне проникнуть на крышу, она, кажется, рассыпется, как пуддинг под ногой у слона, — проворчал Ганс. — Дьявол, не дотрагивайся ты до физиономии, — прошипел он вдруг, — иначе ты будешь похож на зебру, а не на духа.

Ганс осторожно взлез на курятник. Один из брусьев под ним затрещал, петух внутри беспокойно заквохтал. Генрих внизу в волнении замахал руками.

Оба с минуту подождали, из дома доносился звон посуды и неясные голоса. Работая руками и ногами, Ганс выбрался на крышу, на ночном небе его фигура казалась гигантской обезьяной. Наверху он осмотрелся, согнулся над трубой и вобрал носом воздух.

Он уже начинал чувствовать себя, как дома, как вдруг несколько кирпичей подозрительно затрещали и загремели.

Генрих огромным прыжком потревоженной лягушки отскочил от окна и вонзился глазами в крышу. Но в этот миг приятель уже завопил громовым голосом:

— Небукаднеуар Сарданапал!..

Невообразимая суматоха закипела в доме, кто-то кричал дико и пронзительно. Генрих вспомнил о своей обязанности и пулей ворвался в окно.