Владимир Белоусов - Всемирный следопыт, 1930 № 02

— Идиот! Полный коробок захватить трудно было!

Потянуло курить: пришлось только посмотреть на папиросы — спички надо беречь для костра.

Когда немножко улеглось волнение, желудок напомнил о своей пустоте. Патронташ по счастливой случайности оказался без единого пустого гнезда, и — величайшее открытие! — в кармане болтался охотничий нож.

Изменив своим убеждениям — «пускай их бегают и летают», — я отправился со специальной целью лишить жизни что-нибудь бегающее или летающее. Наскочил на выводок рябчиков — будь они прокляты! Птицы вытягивались вдоль сучьев, и нужен был зоркий глаз таежника, чтобы заметить эту хитро приспособляющуюся дичину, а мой глаз привык к чертежам. Но в данном случае опыт созревал не годами: мне удалось-таки подстрелить пару рябчиков.

О хлебе и о соли бесплодны мечты: нужно удовлетворяться лесной кулинарией. Я знал: если выпотрошенную и ощипанную дичь завернуть в мокрую тряпку, закопать в землю и разложив сверху костер, затомить, то получится блюдо, не уступающее нарпитовскому рагу. Но без хлеба, без соли… Ах, даже на мокрой тряпке дело затормозилось. Конечна, можно было извлечь из своего одеяния кусок мануфактуры, но чем же ее намочить?

Внезапно меня охватил ужас: как вообще достать, воду? Ведь голос жажды крикливей голоса голода, и без жидкости человек может существовать только… Ура! мой взгляд упал на растущие в изобилии широкие лопухи. Вечерело, на листах оседала роса. Успокоившись, я произвел несложное вычисление: каждый лопух даст не меньше одной десятой стакана влаги, следовательно — пока что моя жизнь спасена.

Выпотрошив и ощипав рябчиков, я безжалостно испортил произведение Ленинград одежды: отодрал часть пиджачной подкладки, чтобы завернуть в нее дичь.

Пожалуй бы я променял на нарпитовское рагу свое под-земно затомленное блюдо; ел я что-то безвкусное, пахнущее кровью и хвоей.

Лишь только нахлынул мрак — пробудилась тайга. Она точно выпустила на волю ночных хищников: засновали огнеокие совы, и зловеще торжественно звучали их резкие вскрики. Каждый шорох предупреждал об опасности.

Вот похоже на скрежет когтей по коре: вероятно рысь готовится перегрызть мне горло. Вот что-то тяжко прошлепало: наверно сам «бурый», голодный и злой…

Ворохи топлива под руками, я не давал угасать костру. Раскалывая сизый столб дыма, в бешенстве искр взметывалось пламя, но оно не могло подняться выше трех метров; мрак и с боков и сверху пододвинулся совсем близко. В эту ночь моя душа ежеминутно совершала рейсы — в пятки и обратно на место.

Когда утро окрасило синевой тьму, я почувствовал себя разбитым. Сон погрузил меня в забытье без видений.

Днем я бродил, безуспешно разыскивая потерянного путеводителя — речку, вечером разжигал костер. Я приучился не страшиться ночной тайги, случалось вздремывал подле огня, и никто меня не беспокоил: возможно, что звери одобряли мой звериный образ жизни.

Мое белье потемнело и пропиталось потом — согласитесь, что стирать в лопухе достаточно неудобно. Портсигар давно опустел; гораздо хуже — в патронташе позвякивали пустые гильзы. Заметив вытянувшегося на суку рябчика, я не имел права тратить заряд, должен был искать дичь покрупнее. Однажды натолкнулся почти в упор на дикую козу и еще очень рассердился: зачем ей даны природой такие молниеносные ноги. Спичек оставалось шестнадцать.

Дальнейшее очевидно: кончатся спички — жри дичь сырьем; опустеют все гильзы… Но последний заряд я решил использовать на себя…

Итак, мой покойный отец напрасно выбивался из сил в густом смраде, с крюком подле раскаленных удавов, обучая меня — семейную гордость! — в реальном училище, и напрасно советская власть, обрадовавшись чистокровному рабочему спецу, предоставила мне возможность закончить высшее образование. Шутка тайги и — все на смарку…

Спичек оставалось три, патронов — два, из них один пульный. Костер горел, хищники охотились, не обращая на меня внимания. Гвоздила одна дума:

«Завтра еще мой день, а уж послезавтра… покончу с собой пульным зарядом. Выстрелю в рот, и пускай торжествует вскриками сов тайга…»

— Нате, берите меня! — обращался я как безумный к обступившим деревьям.

Радостная взошла зорька. Верхи таежных гигантов точно зажег солнечный луч. Я отправился в свой последний поход и… Ну, не более двух сотен шагов успел отмерить, как передо мной открылся полуспрятанный буреломом серебристый ручей.