Михаил Зуев-Ордынец - Всемирный следопыт, 1930 № 08

Раттнер взглянул невольно на самолет, в побледневшей синеве рассвета казавшийся особенно хрупким, крякнул, но промолчал.

— Харахаиха дует нередко в течение нескольких суток, — бесстрастно рассказывал Косаговский, — и притом со скоростью сорока метров в секунду. Но ветер этот страшен не только своей силой, а также и тем, что при харахаихе наблюдаются вихреобразные водяные смерчи, разбрасывающие тучи водяных брызг, быстро оледеневающих в воздухе. Самолету, попавшему под обстрел такого ледяного пулемета, позавидовать нельзя.

— Но ведь я должен быть в Танхое? — ответил просто Раттнер. — Мои ребята ждут лишь пулеметы, чтобы снова начать бой с бандой. А затем скажи, чего это ради ты принялся меня запугивать?

Косаговский быстро надвинул на глаза пилотские очки, и этим скрыл от Раттнера озорную мальчишескую улыбку.

— Разве тебя запугаешь? — сказал он. — Я хотел лишь, чтобы ты был приготовлен ко всему. Во всяком случае к «болтанке» приготовься, «травить» тебя будет непременно!..

Вскарабкавшись в кабину, Раттнер, к удивлению своему, увидел, что передние ненужные сиденья удалены, с задних же сняты подушки. Четверть часа назад этого не было, но, догадавшись, что это сделано было с целью облегчить самолет от всякой лишней тяжести, он занялся своим опасным грузом.

Ручные гранаты он решил положить в специальную коробку для багажа и запасных частей. Там они были бы более у места, чем под сиденьем. Но, как назло, багажник оказался запертым. Раттнер только было хотел открыть окно, чтобы спросить ключ от багажника, как услышал голос Косаговского, тяжело взбиравшегося по крылу в пилотскую кабинку:

— До свиданья, товарищи! К обеду ждите обратно.

— Чорт с ними, с гранатами! — пробормотал досадующе Раттнер. — Постоят и под моим креслом. Они ведь ремнями привязаны. Ничего с ними не стрясется.

И опустился поспешно в кресло, разложив на коленях сорокаверстку. Тотчас же послышались стереотипные, хорошо знакомые ему слова:

— Контакт?

— Есть контакт!

Самолет вздрогнул и, бормоча «малым газом», солидно покачиваясь на амортизаторах, зарулил к старту. Из-под колес брызнули фонтаны талой воды. Косаговский поднял руку, прося старт.

Мелькнул флажок стартера. Зло взвизгнуло пусковое магнето. Мотор взвыл, заревел, как зверь, и захлебнулся собственным ревом. Полетели клочки бумажек, сор, опять водяные фонтаны. Самолет стремительно рванулся вперед.

Раттнер взглянул на часы. Было — десять минут седьмого.

Косаговский повел самолет «свечой», круто вверх.

«Хорошо пошел!» — подумал Раттнер, заглядывая в фортку через плечо друга на альтиметр. Стрелка прибора лезла вверх быстро и ровно.

Внизу осталась добрая старая земля, земные дороги, пути и тропки. Теперь будут иные тропы — воздушные, птичьи. Раттнер поглядел вниз, на оставленную землю.

Красавец Иркутск, сибирский Париж, с шоколадным собором, белоколонным университетом, хмурым и величественным дворцом, — как игрушечный лежал внизу, в котловине между гор. На юге холодно поблескивали Тункинские белки, а на востоке, меж черными хребтами — Приморским и Хамар-Дабаном — белел узкой полосой Байкал.

Самолет, отфыркиваясь выходной трубой, вгрызаясь пропеллером в воздух, сбрасывал с хвоста километр за километром. И вдруг в глаза Раттнера ударило солнце. Крылья самолета покраснели, словно мазнул кто-то по ним огромной кистью. Сразу стало светло и весело. Но солнце было лишь здесь, на высоте, а внизу, на земле, лежала еще ночь.

Под'ем кончился. Забрав высоту 1500 метров, Косаговский сбавил газ и повел самолет над долиной Ангары. Начало покачивать, хотя солнце не прогрело еще воздух. Самолет нырял — вниз, вверх, вверх и вниз — плавно и ритмично. Раттнер поднял удивленно глаза от карты и увидел, что с севера, перпендикулярно линии полета, движется мрачная гигантская туча, застлавшая горизонт густой кисеей ливня. Хамар-Дабан, ясно видимый пять минут назад, скрылся в тумане. Пропало и солнце. Снова стало темно и хмуро.

«Вылети мы на полчаса раньше, проскочили бы? — подумал Раттнер. — Однако что же Илья ничего не предпринимает?»

Но Косаговский уже заметил тучу. Земля вдруг вздыбилась, а затем покатилась, кружась, куда-то вниз. Раттнер понял, что самолет делает поворот.