Михаил Зуев-Ордынец - Всемирный следопыт, 1930 № 08

«Чего ради он остановился здесь? — подумал Косаговский, заметив, что юродивый не спускает глаз с дверей его квартиры. — Милостыню ждет, что ли?»

В этот момент кто-то затопал в прихожей.

«Наверно, Федор вернулся из кооператива, — решил Косаговский. — Вот и славно! Значит, сейчас будем обедать!»

Слышно было, как снаружи шарили рукой дверную ручку. Дверь наконец отварилась, и высокая человеческая фигура замерла нерешительно на пороге.

— Кто это? — удивился Косаговский. — Что вам угодно?

— Извините, я, кажется, не туда попал, — ответил мягкий, певучий бас. — Скажите, где здесь комната летчика Косаговского, Ильи Петровича?

Косаговский повернул выключатель. Излишне яркая для маленькой комнатки стосвечовка пролилась резким белым светом

В дверях, все еще держась нерешительно за ручку, стоял человек в шинели и суконном шлеме. С первого же взгляда на этого человека чувствовалось, что он носит в себе много физической и нравственной силы. Обычно у таких людей бывает неторопливый говор, медленные, размеренные жесты. Иной поверхностный наблюдатель подумает: с ленцой парень, сыроват, не человек, а колода, с места не сдвинешь. В действительности же эта неторопливость — лишь спокойная уверенность в своих силах. А когда нужно, этот человек может вспыхивать с быстротой и яростью пороха.

— Раттнер!.. Николай!.. — крикнул Косаговский, протягивая обе руки. — Ты ли это?

— Илья!.. — Пришедший, шагнув вперед, обнял Косаговского за шею одной правой рукой, крепко хлопнув его при этом по спине. Такова была манера Раттнера здороваться. — Наконец-то я тебя отыскал, чортова перечница! Ты давно ли в Иркутске околачиваешься?

— Больше года! А ты, военком?

— Не забыл еще моего старого титула? Я здесь два месяца и только вчера, прочитав в газете о твоем полете в Бодайбо, узнал, что и ты в Иркутске. Ну, вот и побежал разыскивать!

— Спасибо, Николай!

— На здоровье! Ну, как, не сломал еще головы, все еще летаешь?

— Летаю! Теперь в линейные пилоты перешел, «воздушным извозчиком» заделался! — рассмеялся Косаговский. И взглянув на три «шпалы», украшавшие петлицы раттнеровской шинели, спросил: — Ну, а ты как? Все еще на военной?

— Как видишь. Теперь в ОГПУ перебросили, в пограничниках служу. Веселая служба!

— Ах ты, старик мой милый, военком ты мой грозный! Дай я тебя еще раз облаплю, — потянулся снова к гостю Косаговский. — А помнишь, военком, как мы…

Кто-то сильно рванул в этот момент дверь, и в комнату ввалился медвежатый, но не лишенный своеобразной тяжелой грации человек с загорелым лицом, припухлыми губами и смоляными мелко курчавыми волосами. Смуглое лицо резко оттеняло белки быстрых, плутоватых глаз. На широких плечах вошедшего болтался в накидку матросский бушлат, а на кудрях лежала щегольская пушистая кепка. В руках он держал буханку ситного и коробку килек.

— Федор, Птуха! — вскрикнул удивленно Раттнер. — Наш комендант штаба?

— Бывший! — поправил улыбаясь Косаговский. — А теперь — помощник моего борт-механика.

— Чистая химия! — всплеснул руками Птуха. Кильки грохнулись на пол и укатились под кровать. — Никак, товарищ Раттнер? Наш бывший военком эскадрильи?

— Он самый!

— Ой, мамонька! Да я от радости зараз заплачу, зареву неначе белугой! — мешая украинские фразы с русскими, завопил Птуха и рывком обнял Раттнера. За спиной бывшего военкома эскадрильи повисла буханка ситного. — От радость-то, на зекс! На великий палец, неначе! А я-то уперся як той баран на новые ворота и не бачу, шо здесь наш дорогой товарищ военком. От-то дурной я!

— Как живешь, товарищ Птуха? — спросил Раттнер.

— А што мне деется? — ответил уже из-под кровати Птуха, шаря там укатившуюся коробку килек. — Шелк не рвется, булат не сечется, а Федька Птуха не сдается! Вежливо живу! На великий палец! Вот с Ильей Петровичем, — ткнул он коробкой в Косаговского, — по-холостецки живем. По-бывалому, как на фронте!

— Послушай, Николай, — обратился Косаговский к Раттнеру, — ты сегодня вечером свободен? Ни докладов, ни собраний, ни заседаний у тебя не предвидится?

— Ничего абсолютно! Совершенно свободен. А что?

— Тогда пообедай с нами. За столом и покалякаем, старину вспомним.

— Есть! Но я предварительно позвоню к себе домой и сообщу на всякий случай твой номер телефона, — ответил Раттнер, снимая с рычага телефонную трубку.

Раттнер с чувством товарищеской гордости разглядывал своего былого боевого товарища. Бледнооливковый цвет кожи, тонкие, но глубоко врезанные черты и острый овал лица делали его похожим на индуса. Недаром товарищи-летчики называли Косаговского в шутку «Рабиндранат Тагор». Но это «экзотическое» впечатление тотчас же пропадало, стоило увидеть глаза его, голубые и светлые, как гладь северного озера.