Норман Спинрад - Стальная мечта

Помимо фетишизма, следует упомянуть и внутренние противоречия. Количество их в романе намного превосходит средний уровень несообразностей, свойственных литературе такого пошиба и жанра («меч и колдовство»). На мой взгляд, это служит ясным указанием на стремительный отрыв от действительности и погружение в мир собственных болезненных фантазий. Возможно, этому способствовала изнурительная работа над литературным произведением, которое создавалось в предельно сжатые сроки. Не стоит забывать, что начинается роман как самый обыкновенный фантастический боевик. Ничто не предвещает столь бурного и стремительного перерастания заурядного образца заурядного жанра в пышную, поражающую воображение фантасмагорию. Мы имеем дело с трансформацией жанра героической фэнтези в нечто принципиально иное.

В начале романа мы оказываемся в мире, где высшие технические достижения представлены паровыми локомотивами и неуклюжими летательными аппаратами. А дальше, в смехотворно короткий промежуток времени, как по волшебству, появляются телевидение, автоматы, современные танки, реактивные истребители, клоны и, наконец, звездолет. Гитлер и не пытается как-то обосновать столь неправдоподобно стремительное техническое развитие. Все происходит как бы само собой. Подобные несообразности вообще свойственны низкопробной «научной» фантастике. Но у Гитлера это уже выходит за все мыслимые рамки. Сам Гитлер, похоже, считает, что само по себе существование Героя, такого как Феррик Яггер, способно обусловить подобный головокружительный научно-технический скачок. Если вспомнить о тесном отождествлении автора со своим героем (мы уже упоминали, что это вообще свойственно литературе фэнтези), можно с уверенностью констатировать у Гитлера симптомы нарциссизма, причем в самой тяжелой форме.

Еще более патологическим является навязчивый интерес Гитлера к фекалиям и секретам. «Немытые смердящие монстры», «помойные ямы», «клоаки», «перемазанные калом уроды» и т. п. встречаются чуть ли не на каждой странице. Снова и снова с шокирующей откровенностью Гитлер демонстрирует нам свой смертельный ужас перед процессами мочеиспускания, дефекации и выделения секрета. Снова и снова возвращается он к описанию чудовищных зверосолдат, неустанно повествуя об их слюнявости, об их вымазанности калом, об их мочеиспускании. Монстры в изображении Гитлера обязательно покрыты слизью, очень напоминающей носовую. Все силы Зла неминуемо перепачканы в секрете, вымазаны грязью, от них непременно смердит, и они неустанно испражняются, в то время как силы Добра сопровождаются эпитетами «безупречный», «сверкающий», «опрятный», «безукоризненный». Их технические приспособления всегда свежеотлакированы или начищены до блеска. Даже человеку, очень поверхностно знакомому с психологией, ясно, что мы имеем здесь дело с анальными перверсиями.

При описании сил Зла неизменно упоминаются едкие ядовитые выделения, которые вперемешку с грязью покрывают их тела; омерзительные запахи, экскременты; в то время как силы Добра всегда «безупречны»; они «сияют начищенным хромом», движения их «четки», «отточенны». Их технические средства, да впрочем и сами положительные персонажи, сверкают свежестью, новизной и чистотой. Анальная подоплека подобной дихотомии должна быть очевидна даже самому неискушенному в психологии читателю.

Размах насилия, показанный в этой книге, далеко превосходит все возможные нормы, являясь, на наш взгляд, совершеннейшей патологией. Гитлер, с его умением оперировать визуальным рядом, описывает самые ужасающие бойни так, что создается впечатление: он не только находит их привлекательными для себя, но и приглашает читателя разделить с ним его восторг. Смело можно утверждать, что смакование невероятных по своим масштабам сцен насилия в «Вожде под Свастикой» придает книге мрачную притягательность. Гитлер предлагает читателю пикантное блюдо, какого, быть может, не в состоянии предложить никакой иной мастер пера: извращенные сексуальные желания, жестокость и насилие, отвратительные фантасмагории, поданные таким образом, что могут восприниматься как пример для подражания, как образчик благородства и источник вдохновения.

Более того — и это проливает некоторый свет на личность самого Гитлера, — писатель явно находил, что все эти ужасы и мерзости, описанные с поистине раблезианским размахом, имеют право, — да что там имеют право! — должны быть изданы и донесены до читателя как можно быстрее. Даже маркиз де Сад не заходил далеко: все «ужасы» маркиза, как правило, ограничиваются возней в будуаре. В сравнении с автором «Вождя под Свастикой», попытки маркиза кажутся просто смехотворными. Гитлер приравнивает разрушения целых городов, тотальное истребление всего живого, омерзительные кровавые бойни и геноцид к высшей добродетели, характеризуя эти инфернальные деяния как «высшие степени самопожертвования». При этом Гитлер пишет так, будто он ни на миг не сомневается, что любой читатель готов разделить его точку зрения. Вряд ли кто-нибудь решится оспаривать, что своей популярностью «Вождь под Свастикой» обязан не профессиональному мастерству автора, а ничем не сдерживаемому разгулу патологических фантазий, которые волей случая нашли дорогу к читателю.