Александр Сальников - Кошкин Нос

И Профессор понял. Молча принял кружку и, обжигая губы о холодный алюминий, сделал большой глоток. Водка скользнула по пищеводу и взорвалась в желудке, наполнила его теплом, а рот — нестерпимым жжением. Самоед забрал кружку, налил еще водки и выплеснул под ноги Профессору.

— Хавы то, — повторил он и пошел прочь. — Хавы то, — сказал он стоящим неподалеку оленеводам и Профессор скорее понял, чем увидел, что те понимающе закивали.

— Чего это они? — спросил давешний ефрейтор у старшего товарища.

— Говорят, не жилец, — сплюнул махру на снег усатый.

Профессор передвигал ноги. Он пытался не отстать от черного пятна впереди. Пятно двигалось рывками, то и дело спотыкалось, боролось с проскальзывающими лыжами, но угнаться за ним Профессору не удавалось. Сзади напирали. Бранились, шипели и толкали кончиками лыжных палок в спину. Профессор молчал. Берег дыхание. Ему казалось, что с каждым выдохом из него выходит жизнь. На время ругань и тычки прекращались. Потом спереди появлялось новое черное пятно, но Профессор не мог угнаться и за ним.

Профессор передвигал ноги, из которых вынули плоть и кости, в которые набили вагонетку медной руды, которые уже не чувствовал, не ощущал своими. Они превратились в ходули, выточенные из тяжелого железного дерева, хлопнули на морозе, надломились там, где раньше были колени, и Профессор медленно осел на снег, по-жабьи растопырив ноги, и повалился ничком между лыж.

Последним, что увидел Профессор, было немыслимо огромное пятно белого цвета. Последним, что услышал — «та нехай лежить» и затихающий скрип наста под полозьями нарт.

Нея лежал на снегу и внимательно вглядывался в человека, отставшего от большого аргиша. Он узнал его сразу, как только увидел, но теперь, затаив дыхание, ждал, куда упадет тот, за кем послали Нея. Человек медленно опустился, поджав под себя ноги, качнулся и завалился лицом в снег.

— Плохо, — подумал Нея и досадно поморщился. — Совсем плохо. Головой на закат лег.

Кто-то зычно крикнул, и аргиш стал. К упавшему заспешили люди, подкатил хан с поблескивающим вороненой сталью пулеметом. Крикнули еще раз, и колонна двинулась дальше, оставляя на белом снегу черную щепку тела.

Нея подождал, пока нутус хан с русскими уполами и пулеметом станет совсем крошечным, и только тогда свистнул собак.

Хасава хан ходко шла к чуму. Хаски бодро тянули лямки, не просили ни крика, ни хорея. Не спрашивали дороги домой, не отвлекали хозяина. Словно знали, что Нея сильно задумался.

Старый ненць всю дорогу сидел молча, не пел, не говорил с лайками. Только пускал из ноздрей едкие струи дыма, время от времени набивал табак в носогрейку, да раскачивался в такт хасавы, подпрыгивающей на ривах. Так же в такт покачивался позади него укрытый оленьей шкурой совсем больной русский. Нея не стал даже открывать ему зубы точильным камнем, чтобы отпереть дыхание, знал — русский жив. Иначе не влетела бы гагара в чум, не приснился бы в последнюю ночь месяца случки оленей человек с черным лицом. Не знал Нея одного — зачем хэхэ его родителя велел проводить русского на другую сторону. Русского, о котором Нея ничего не знал. Русского, у которого ничего не было, кроме плохой одежды и плохих лыж.

У которого не было даже тени.

Не понимал Нея, как будет он вести русского мимо нижних селений, как будет нахваливать спутника и уговаривать духов пропустить дальше. Не знал, чем собрать его в дорогу. Одно знал Нея точно — прежде нужно будет отправиться к слугам Нга, может к самому Хабча Мирене, и выпросить тень русского назад. Хотя бы кусок его синдрянг, хотя бы ненадолго. А потому — стряхнул с себя длинные мысли, крикнул «кале!» и подправил собак хореем объезжать расставленные загодя самоловы.

Профессор медленно тонул в теплой воде. Тонул плавно и долго, настолько, что нестерпимо хотелось наконец достичь дна. Но как ни пытался он различить землю внизу, под ним была лишь непроглядная темень. Вода давно заполнила легкие Профессора, он уже не делал попыток ее выдохнуть. Сердце остановилось, и в полной тишине тело опускалось и опускалось, приближаясь к такому недостижимому дну. Профессор знал, что может шевелить руками и ногами, что может попытаться выплыть, подняться к поверхности, но не хотел. Здесь было тепло и покойно, а там, на поверхности, непременно холодно и страшно. И когда невидимая сеть опутала Профессора и дернула вверх, он почувствовал что-то похожее на раздражение.